— Адам, — прошептала она в величайшей тоске, — ведь ты один только и есть у меня на свете!
Адам ласково притянул ее к себе и нежно прижал:
— У меня тоже… только ты и есть… — пробормотал он. — С тех пор, как себя помню… И до гроба никого другого не будет.
— Что ж ты тогда?.. — прошептала Ульяна.
Адам, не отвечая, стал осторожно гладить ее волосы, щеки. Их ласки в эту ночь были нежнее, чем когда-либо, умиротвореннее, но вместе с тем были они овеяны тихой грустью.
Вскоре очередной рейс разлучил их. Когда Адам вернулся, Ульяна, встретив мужа в воротах Морского вокзала, взяла его под руку и повела по спускавшимся к порту улицам домой. Она была бледна, черты ее лица заострились, во взгляде было что-то странное, словно ей непременно хотелось прочесть что-то, очень для нее важное, в его глазах.
— Что с тобой? — удивился Адам.
— Ничего. А что?
Поздно вечером потушили свет, легли.
— Адам? — прошептала Ульяна.
— Ну?
— Вот ты не хочешь простить меня за прошлое… Так, может, ты и детей от меня не захочешь…
Адам молчал. Он лежал в темноте, рядом с ней, но так тихо, что неслышно было даже его дыхания.
— Как так? — сказал он, помолчав.
— А вот, если бы я, например, забеременела… ты был бы рад? — спросила она каким-то особенным неестественным голосом.
— Видно не про нас такое счастье, — с горечью отозвался Адам.
— А почему бы и не про нас? — вдруг задорно, как шаловливая девчонка, рассмеялась Ульяна.
— Как? — вскрикнул Адам и так порывисто вскочил и оперся на локоть, что кровать зашаталась под ними.
— Очень просто!
Ульяна смеялась все громче и громче. Адам обнял ее, принялся целовать и так сжал, что чуть не задушил.
— Теперь, может, у тебя пройдет, — шептала она между поцелуями, — может, простишь…
XLVII
Однажды утром капитан Хараламб показал Адаму, как смотреть через секстант на солнце. Вложив ему в руку прибор, он объяснил в какую сторону крутить. Адам увидел сквозь линзу фантастический мир, погруженный в желтоватый полумрак, как при солнечном затмении. Море дрожало и переливалось, как огромный поднос из старого почерневшего серебра, а солнце, казалось, висело над самым горизонтом — таинственное, желтое как сера светило, такое, какие можно видеть, наверно, только с другой планеты. Оно все время ползло наверх, потом почему-то вдруг остановилось и стало опускаться. Адам отдал секстант капитану, поблагодарил его и пошел по своим делам.
На палубе было шумно, раздавался громкий смех. Причиной веселости был чужой иностранный куттер, находившийся саженях в пятидесяти от «Октябрьской звезды». Тут же были и серые куттеры рыболовной флотилии, колыхавшиеся поблизости от парохода среди луковой шелухи, рыбьих потрохов и бесцеремонно плававших между ними чаек, с аккуратно сложенными на спинках крыльями.
Новоприбывший куттер был другого типа. К тому же это было видавшее виды судно, а на носу его был устроен небольшой дощатый помост, на котором виднелись два пулемета, коробка с ярко блестевшими на солнце обоймами и бинокль. На палубе лежал, объясняя назначение куттера, убитый дельфин. Из-под рогожки, которой он был накрыт, виднелась окровавленная голова. На корме было выведено имя куттера: «Веселина» — порт Сталин, Народная Республика Болгария. Голые по пояс, загорелые охотники за дельфинами кричали Емельяну, Ермолаю и Косме:
— Как дела, товарищи? Есть рыба? Когда к нам собираетесь?
Сыпались шутки, с куттера на куттер летели пачки папирос; Ермолай кинул в море привязанную за горлышко бутылку, на которой красовался ярлык с надписью «Денатурат». Болгары выловили ее, откупорили, понюхав, сделали удивленные лица. Один из них глотнул, но сейчас же состроил страшную гримасу, сплюнул и ругая Ермолая, который корчился от смеха, принялся опоражнивать бутылку в море. Лука поправил дело тем, что отправил охотникам на дельфинов настоящей водки и заслужил их благодарность.
— Вы меня угощали, теперь моя очередь — зачем благодарить? — крикнул он им и, повернувшись к Адаму, объяснил:
— Этой весной нас занесло штормом в Болгарию. Так нас тогда закрутило, что не успели вернуться к «мамаше». Они нас, как родных братьев принимали, напоили, накормили, папиросами угощали.