L
Ошалевшие от качки, с болезненно блестящими глазами, они тщетно всматривались вдаль, в черный горизонт, который то вздымался, когда они проваливались в пропасть, то опускался, когда они сами, подхваченные бурлящим валом, взлетали на гребень, чуть не под самые тучи, которые неслись над морем, разрываемые неистовым ветром. В следующую минуту лодка опять скользила вниз, и лежавший на ее дне Афанасие больно ударялся головой о шпангоут. Адам сидел скорчившись, так что колени упирались ему в подбородок, держался обеими руками за стрингер и ждал, что будет дальше. «Главное — это ждать, — думал он. — А там или лопнет якорный канат или подойдет «Октябрьская звезда». Шторм рано или поздно кончится. Мозг у тебя от тряски и качки работает плохо. Да хоть бы и качка-то была равномерной, а то ведь нет: это даже не качка, а беспорядочное чередование коротких прыжков, отчаянных рывков, когда якорный канат натягивается как струна. Хуже всего то, что промежутки времени между рывками не одинаковы: иногда рывки бывают редкие, а иногда такие частые, словно чья-то рука упорно старается выдернуть канат вместе с кольцом или развалить самый остов лодки, вырвав одну за другой все его составные части… Главное теперь — ждать… ждать… Буря должна же когда-нибудь кончится…»
Но буря вовсе не собиралась кончаться, а, наоборот, усиливалась. Волны достигали такой высоты, что уже нельзя было, как раньше, видеть все лодки: «Когда мы на пенистом гребне, — продолжал свои наблюдения Адам, — три и четыре из них непременно где-то внизу, в провалах между волнами, потом настает наша очередь, и сами мы исчезаем из поля зрения других. Вон там, вдали, словно еще виднеются лодки молодежной бригады, а на горизонте — ничего. «Октябрьская звезда», наверно, тоже воюет сейчас где-нибудь с бурей…» Резкий, холодный ветер завывает, рвет натянутый на корме парус, срывает с гребней пену и яростно бросает ее на головы рыбакам. Их парусиновые спецовки давно промокли, в резиновых сапогах хлюпает вода. Воду все время приходится откачивать из лодки, которую заливают разбивающиеся о ее борт волны. Однако ничего не поделаешь, нужно ждать. Шторм скоро пройдет, «Октябрьская звезда», наверное, уже недалеко…
Так думал Адам вечером. Когда начало темнеть и волнение еще более усилилось, а завывание ветра и рев бури превзошли, казалось, все, что мог выдержать человеческий слух. Адам подполз к Емельяну и крикнул ему в ухо:
— Давайте спать по очереди! Вам начинать!
Емельян ответил кивком. Адам увидел его лихорадочно блестевшие в темноте глаза, пополз обратно на свое место, потом заглянул через борт. В лицо ему ударило холодным ветром, и соленая пена заполнила рот. За бортом ничего не было видно, кроме бушующего моря, да проносившихся над самой водой и, казалось, задевавших ее своим краем черных тяжелых туч — точь-в-точь, как тогда, давным-давно. Но это уже был не сон, а самая настоящая явь. Слишком уж было холодно, слишком сильно кружилась голова, слишком мучительны были броски и рывки, чтобы это могло быть сном. Да и вообще все было совсем по-другому, чем во сне. Емельян и Афанасие лежали у его ног, тесно прижавшись друг к другу, чтобы их меньше кидало и переворачивало с боку на бок, иногда опрокидывая вниз головой, а иногда чуть не ставя на ноги. Адам не спал и крепко держался за борта. Спать ему не хотелось.
Афанасие с Емельяном тяжело перекатывались у его ног. «Неужели спят?» — удивлялся Адам. Впрочем, он догадывался, что они находятся в том беспомощном состоянии полусна, при котором человек не может ни как следует отдохнуть, ни по-настоящему проснуться. У него тоже теперь голова невольно склонялась на грудь и отяжелевшие веки сами смыкались, но очередной рывок якорного каната встряхивал его и Адам просыпался. Раз, сквозь дрему, он почувствовал, как кто-то схватил его за ногу. Оказалось, что это Емельян, который подполз к нему в темноте и пытался что-то сказать, но разобрать, что именно, было трудно из-за рева бури.
— Что тебе, что? — закричал Адам.
Все, что он расслышал, были слова:
— … Мой гость… спи лучше ты…
Адам со смехом оттолкнул его ногой:
— Спи сам, а то вот как смажу тебя румпелем по башке, так сразу заснешь!
Емельян отполз назад. Адам остался на своем месте, на корме. Качка измучила его, от частых ударов о шпангоуты болело все тело. «Емельян наверно совсем обалдел, стукаясь головой о шпангоуты…» — подумал он, и ему стало смешно от этой мысли. Захотелось обнять Емельяна или подарить ему что-нибудь особенно ценное, но ничего такого у него, конечно, не было. Единственное, что он мог для него сделать, это охранять его сон…