В горнице у стариков царила тишина, слышны были лишь тихие вздохи и стоны старухи. Евтей сидел, положив на колени высохшие старческие руки, когда-то сильные и тяжелые.
Но вот он встал и, стиснув кулаки, принялся расхаживать по комнате. Потом остановился и, подняв глаза к потолку, заговорил с неистовой злобой:
— Чем я провинился? Чем согрешил? Жил, кажется, как люди. Зла никому не делал, а если и делал, то не больше других. Не крал, не убивал, не прелюбодействовал. О церкви заботился, деньги жертвовал. За что же ты меня караешь? Чего еще от меня хочешь?
Последовал тяжелый вздох:
— Все у меня отняли. Имущества у меня больше нет, род мой угас, один сын у меня горемыка, другой — в тюрьме. За что караешь меня, господи, что я тебе сделал?
Он поднял кулак и, захлебываясь от ярости, стал грозить потолку. Из груди его вырвался глухой стон.
— Да тебя, наверно, вовсе нету! — снова заговорил он, немного погодя. — Ничего нету! Если ты существуешь, то накажи того супостата! Отомсти ему за меня! Утопи его в море! Пусть сгниет на морском дне! Пусть сожрут его рыбы! Пусть следа от него не останется на земле, ни от него, ни от семени его! Пусть позабудется самое имя его! — не говорил, а орал Евтей, потрясая кулаками.
Старуха съежилась от страха и, держа руку у рта, таращила на него испуганные глаза. А старик все вопил, брызгая слюной и угрожая потолку:
— Если ты существуешь, то учини расправу! Отомсти псу! Уничтожь, рассей прах его, пусть от него не останется ничего, так же как по воле твоей ничего не останется ни от меня, ни от семени моего, ни от богатства моего. Уничтожь его, господи, покарай Адама Жору!
Он так и замер с поднятыми кулаками и торчащей вверх бородой, не в силах больше произнести ни единого слова. Потом рука его опустилась, голова упала на грудь. Он подошел к окну, звеневшему под напором ветра, и стал жадно смотреть на разбушевавшееся море.
LII
Между тем, по желто-пепельным волнам, под быстро несшимися куда-то свинцовыми тучами, одиноко металась рыбачья лодка. Воздух был насыщен брызгами, видимость ограничивалась двумя-тремя милями. В лодке сидели Косма и еще два парня. Раз они увидели пароход, с трудом пробивавший себе путь по бурному морю, то поднимаясь на волнах, то проваливаясь между ними. Ребята отчаянно махали ему руками, но он ушел, оставляя за собой длинную полосу дыма, которую быстро относил ветер. После этого они уже больше ничего не видели, кроме волн, летящей пены и обрывков туч. Косма оброс щетиной, был бледен и смотрел лихорадочно блестевшими глазами.
У Андрея глаза глубоко запали и на похудевшем лице обозначились кости. Третий парень неподвижно лежал в лодке. Косма с Андреем устало гребли. Оба промокли до нитки, в голове у них шумело, силы оставалось все меньше и меньше. У Андрея сильно ныли суставы, и ему казалось, что руки его вот-вот откажутся служить и развалятся на части. «Все равно, — думал он, — скоро конец!.. Усталость одолеет их, весла выпадут из рук — сначала у него, потом у Космы — и тогда волны, немного поиграв лодкой, повернут ее наискось, вынесут на гребень, захватят, обвернут бурлящей пеной и опрокинут. Да, скоро конец. Но как же это может быть, что он умрет? Что в нем угаснет жизнь? Андрей не мог, не хотел примириться с таким концом, и все же конец казался ему неизбежным. Как бы все его существо ни противилось этому, спасенья быть не может.
У парня опустились руки. Он увидел, как во сне, что продолжает грести один Косма, но гребет все слабее и слабее, все реже и реже заносит весла. Голова беспомощно болталась на плечах у Андрея, в ушах шумело. Ему казалось, что он слышит голоса, музыку, странные, непонятные звуки, но все это оказалось просто головокружением. Ветер неистово выл, крутил, как сумасшедший, над пустынным морским простором. Страшно хотелось спать.
Косма вдруг схватил его за руку и указал пальцем на горизонт. Но Андрей даже не взглянул в ту сторону, не поднял упавшей на грудь головы. Косма принялся его трясти, Андрей через силу приподнял голову, но ничего не увидел, кроме самого Космы, лицо которого, преображенное не то плачем, не то безумной радостью, было трудно узнать. Это заставило парня очнуться, выпрямиться на своей банке и вглядеться в ту сторону, куда показывал Косма: вдали, на горизонте, виднелся дымок — значит, пароход!