LV
Симион провалился в трюм, за ним, немного погодя, тяжело плюхнулся Ермолай, который захлопнул за собой люк как раз в ту минуту, когда в него попала струя холодной воды от перекатившейся через борт волны. Грубые голоса встретили их ругательствами, но разглядеть в кромешной тьме, кто ругался, было немыслимо. В трюме было тепло; сухой, спертый воздух был насыщен запахами рыбы, смолы, пота и мокрой одежды.
— Кто такие, братцы? — весело обратился Ермолай к сидевшим в трюме рыбакам. — Кто вы такие, родные мои, разлюбезные?
— Это не иначе, как Ермолай! — сказал чей-то голос.
Другой преспокойно обругал Ермолая.
— Разве так хороших людей принимают? Как вам не стыдно, а еще рыбаки!
Ермолай был очень огорчен.
Послышалось новое ругательство.
— А другого ты ничего сказать не умеешь? — обиделся он. — Не многому, видно, ты у матери научился, зато уж чему научился, тому научился!
— А ну-ка, братцы, потеснитесь, маленько, дайте лечь человеку.
В ответ послышались сердитые крики и удары кулака.
— Кто это еще подо мной? Чего дерешься, дьявол? — возмутился Ермолай, вовсе, впрочем, не собираясь двигаться с места.
— Зажгите свечу! — сказал кто-то.
Чиркнули спичкой, зажгли свечу. Из-под Ермолая, охая и держась за живот, вылез встреченный дружным хохотом рыбак.
— Тяжел Ермолай, что твоя белуга!
— Так это ты, Данила? — ласково обратился Ермолай к пострадавшему. — За что же это ты меня бил?
— Что, Данила, отбил, небось кулаки-то! — шутили рыбаки.
Их было человек восемь: усталые, потные, обросшие давно небритой щетиной, с красными, воспаленными глазами. Симион сидел, забившись в угол. Красноватое, дрожащее пламя свечи осветило одеяла, мешки, бочку. Взлеты и провалы куттера валили людей друг на друга; слышался смех; наиболее уставшие злобно ругались. Симион узнал односельчан. Двое из них — один, которого чуть не раздавил Ермолай, и еще другой — когда-то были его приятелями. Сыновья зажиточных родителей, оба владели раньше лодками и снастями, а теперь были рады рыбацкой зарплате, лишь бы их оставили в покое, лишь бы поскорей стерлось то различие, которым они прежде так гордились. Симион, с провалившимися, давно небритыми щеками, мрачно хмурился, что-то сосредоточенно обдумывая. Одна мысль не давала ему покоя. Сердце учащенно билось от страха и предчувствия тайной, преступной радости. Между тем, Ермолай рассказывал о том, что с ними произошло:
— Ну, братцы, и хлебнул же я нынче морской водицы! А какая от нее жажда! Все нутро горит!
— Выпей воды — пройдет, — проворчал кто-то.
— Это вашей-то, вонючей? Да она мутная — еще заболеешь! — с отвращением сказал Ермолай — Очищенной нету? Кирсан, голубчик, неужто тебе все равно, когда рядом братская душа погибает? — вкрадчивым голосом обратился он к соседу, обводя всех своими маленькими, хитрыми глазками, блестевшими, как звездочки, на толстой, красной и не менее блестящей физиономии.
Тот, кого он назвал Кирсаном — тоже приятель Симиона, — повернулся и принялся шарить среди рыбацких пожитков. В ожидании предвкушаемого удовольствия, физиономия наблюдавшего за ним Ермолая расплылась в блаженную улыбку. При виде бутылки, которую, наконец, нашли и вытащили, он радостно потянулся к ней обеими руками:
— Давай-ка, братец, ее сюда — попробую, что в ней такое, и вам скажу.
— Не давайте ему, пока сами не выпьете, а то вам ни капельки не достанется, — крикнул кто-то из глубины трюма.
— Много, видно, у меня здесь врагов! — не без гордости пробормотал Ермолай. — Люди нынче злые стали… А ты, Кирсан, делай, как я говорю — останешься доволен. Чтобы в жизни везло, старших, братец, нужно уважать и слушаться… Не давай! — крикнул он вдруг испуганным голосом. — Подай сюда!
Рядом, за переборкой, гудел мотор, заставляя дрожать все, что было деревянного на куттере. Свеча мигала, готовая каждую минуту погаснуть. Обливаясь потом, со слипавшимися от усталости глазами, рыбаки упирались спинами в станки и по очереди пили из горлышка. От качки содержимое бутылки лилось им на бороды, на одежду. Запах цуйки присоединился к остальным запахам трюма, от чего воздух стал еще гуще. Покончив с цуйкой, ворча и ругаясь, рыбаки принялись искать и вскоре нашли другие бутылки.
Симион, который сидел согнувшись, как и все остальные, потому что иначе в трюме сидеть было невозможно, вдруг поднялся и приоткрыл люк. Струя холодного воздуха, брызги и шум бушевавшего моря ворвались в трюм.
— Закрой! — заорали рыбаки.
Симион огрызнулся на них, крикнув, что идет по нужде.
— Если по нужде, то можно и здесь! — решил Ермолай. — У меня сердце доброе — не обижусь. Такой я человек — не из обидчивых.