— Нет, не теперь! Никогда! — снова заговорил он сам с собою, продолжая грести. — У меня еще много работы, не все переделано. Только начато. Разве то, что до сих пор было, — жизнь? Только что вырвался из ада, а ты уже собираешься вычеркнуть меня из списка живых?
Адам расхохотался злобным смехом:
— Так, что ли? Теперь — сейчас? Непременно теперь? Ха-ха! Вот так шутка! Ха-ха! Ха-ха! А ты моего согласия спрашивала? Может, я не хочу. Может, у меня теперь другие дела!
Он хохотал, как помешанный. Афанасие неподвижно лежал на дне лодки и, казалось, крепко спал. Емельян с ужасом глядел на поднимавшиеся из моря утесы, которые становились все выше и выше. Адам выждал минуту, когда лодку вынесло на гребень и, повернувшись, посмотрел на берег такими глазами, словно хотел проглотить и землю, и море, и небо.
— Туда! — крикнул он Емельяну. — Держи туда! На песок!
Емельян понял и быстро, по-медвежьи косолапо, дополз до кормы и стал править, поскольку, конечно, это было возможно в таком аду. Направо от них виднелась узкая полоска песчаного берега. Там, по крайней мере, море не размозжит их черепа о скалы. Там им предстояло или утонуть, или спастись.
Емельян изменился в лице и тоже сел на весла. Грести становилось все труднее и труднее. Приходилось бороться и с противным течением, и с водоворотами, то и дело открывавшими свои воронки на поверхности волн. Лодку то подкидывало вверх, словно кто-то выталкивал ее из пучины, то засасывало в открывавшуюся под ней пустоту и тогда она падала в пропасть; весла глубоко, чуть не по самые кочетки, зарывались в воду, гребцы беспомощно озирались по сторонам, как затравленные звери, готовясь каждую минуту броситься в море и плыть прочь от лодки, удары которой могли быть смертельны. Грохот разбивавшихся о берег волн оглушил их; из-за этого шума и завывания обезумевшего ветра больше ничего не было слышно, так что говорить, вернее кричать друг другу на ухо было уже невозможно. В утесах ясно виднелись темно-красные жилы, отчего скалы казались громадными сгустками свернувшейся крови. Выше рос низкий, редкий кустарник, который безжалостно трепал и рвал ветер, а еще выше, в холодном, редком воздухе, где царило такое же волнение, как и в море, кружились какие-то птицы и, раскрыв острые, твердые, как железо, клювы, смотрели сверху на людей своими круглыми хищными, неподвижными глазами…
Вдруг все наполнилось водяной пылью, волны вздыбились, выросли до головокружительной высоты, все закрутилось в бешеной свистопляске белой клокочущей пены. Адам, упершись в весла, почти не двигаясь, все еще держал лодку на гребне. Он мог бы, конечно, броситься в воду, но так поступить мог только молодой рыбак, а Адам был умудрен опытом и потому знал, что силы нужно экономить, сократив, насколько возможно, расстояние, отделявшее их от берега: нужно было до последней крайности оставаться в лодке, а потом уже надеяться на свои руки. Море теперь вздымается вокруг них, образуя один могучий, длинный вал, такой высоты, что страшно заглянуть в зияющую за ним пропасть. Весла, опущенные в клокочущую пену, дрожат, как натянутые струны; от этого в голове трясутся мозги, — не сдавайся, Адам, веди лодку прямо к песчаному берегу! Саженей на двадцать левее, огромные, красные, обросшие мохом скалы, похожие на сгустки крови, то и дело исчезают под водой; с них ручьями стекает пена, но на смену прежнему уже бежит новый вал, с грохотом канонады разбивается о них, и столб пены сказочным фонтаном устремляется ввысь. Держи правее: туда, где волны бурлят у песка, то отступая, то снова бросаясь на приступ, и словно пытаются вскарабкаться на отвесные скалы, которые стеной стоят за песчаной полосой! Там, наверху, на краю утеса, ветер пригибает к земле кустарник, и видно, как он дрожит и бьется на фоне изумрудно-зеленого, холодного, прозрачного, чистого неба! Хоть ты и оглушен ревом бури, хоть и измучен качкой, не сдавайся, Адам, веди лодку прямо к цели, не выпускай весел! У твоей Ульяны ясный взгляд, влажные, дрожащие губы, а когда она смеется, у нее сверкают крепкие, белоснежные зубы и вокруг глаз собираются мелкие морщинки. Правда, смеется она редко и подчас о чем-то грустит, даже в твоих объятиях…