Заснул после пяти; видел смуглую, почти негритянскую ступню, а на ногте её большого пальца была нарисована китайской тушью по эмали харя жирная какого-то немецкого нациста, очень смешная.
Просыпаюсь. Солнце сияет из окон, а за дверью кто-то топает, шаркает, мурлычет песенку. Какого лешего!? Выношусь, как ошпаренный, в коридор, а там Мэриан шурует шваброй, скатав коврик к стене.
- Привет, - говорит, - Я тут тебе чистоту навожу.
У меня челюсть отвалилась. Я что, забыл запереть её в подвале!? Видимо, да...
- Ты ведь не против?
- Нет... Только я... привык по субботам...
- А я по пятницам. В субботу лучше отдохнуть как следует. Ты бы это... оделся. ... Гречку будешь на завтрак?
Напрасно я надеялся ледяной водой смыть с физиономии краску смущения, из ванны вышел весь как флаг СССР. Сели завтракать.
- Ты мотик-то вчерась купил?
- Нет. Ожерелье не сумел продать за нужную сумму.
- Дина попроси помочь.
- ... Этот Дин - он кто вообще такой?
- Американец. Но предки из Англии. Мировой мужик. Всё схвачено.
- Как бы его самого кто не схватил!
Качает головой, улыбается.
- Руки коротки.
Моет посуду и поёт:
"Полюби, полюби же меня!
Ты знаешь, тебя я люблю
И вечную верность взаправду храню.
Прошу, полюби же меня!"
- Это на чьи стихи баллада? Вордсворта что ли?
- Нет. Это жуки.
Через десять минут я, отставший от жизни олух, уже знал, что речь идёт не о насекомых, а об эстрадном музыкальном коллективе из Ливерпуля, молодых ребятах, поющих "так, что прямо за душу берёт. У них недавно вышла студийная пластинка. Вот бы ты, Ферди, её купил!"
- Надеюсь, - говорю, - это не какой-нибудь оголтелый рок-н-ролл, от которого уши вянут?
- Нет-нет, не оголтелый.
- Я ведь воспитанный на чистом Моцарте, попсы всякой на дух не переношу.
Было уже поздновато, и погода портилась, но я намылился в столицу, сел за руль, включил зажигание, тронулся - и вижу: топливо-то на нуле, сейчас бы заглох в чистом поле. Бегу в гараж за канистрой, а её нет, то есть есть, но пустая. Я же всегда держал про запас! Уж не призрак ли вредит?
Пришёл на могилу, о которой один во всём мире и знал, снял шляпу, оглянувшись на окна... Конечно, всё, что случилось за последний месяц, не могло не выбить меня из колеи. Но чтоб мне было страшно - такого нет. Грустно только.
Вернулся в дом, рассказал Мэриан о своей оплошности, что придётся теперь на бензоколонку чапать за полторы мили по сугробам, а желания никакого.
- Ничего, - говорит, - соберёшься с духом, пообедаешь...
Так она это сказал спокойно, по-доброму, что я решил: время пришло. И показал ей коллекцию бабочек.
- Ух ты! Настоящие!? - низко наклонилась над коробкой, - Красотень! Сразу лето вспоминается.
Я дал ей лупу, сам сел в кресло и принялся за своё чтиво.
Приятели в театре. Сибилла на сцене, но что-то не в ударе, играет неважно, и Дориану стыдно за неё.
- А нас ругали, если мы ловили бабочек, - бормочет Мэраин, - И крылышки у них всегда ломались.
Теперь у них объяснение. Ей осточертело искусство, а он только за классную игру её и любил, так что конец, бросает. Она плачет и всё такое.
- Когда ты их накалывал, они ведь уже умерли? ... Эй! Я спрашиваю, им не было больно!?
- Нет, я усыплял их хлороформом, а проснуться они уже не могли. Это как общий наркоз.
Сибилла обречена! Я точно это знаю! Как он шёл домой, как там балду пинал - это я всё пропустил. Утро. Гарри припёрся. Ну, конечно. Отравилась.
- Мэриан, ты пообедай без меня.
Один. Гашу люстру, смотрю в окно. Всё стало ясно. В прошлом веке мистер Грей угробил разочаровавшую его актрису, а три недели назад мисс Грей умерла, разочаровав меня, который любил ей больше всего на свете. Судьба и возмездие, родовое проклятие, а я - его орудие. Убираю коллекцию, спускаюсь по лестнице, зачем-то выхожу во двор.
Небо в низких тучах, а у горизонта розовато золотится.
Разве я любил Миранду за её художества? Нет! Мне важна была она сама.
Озяб, иду в гостиную. Мэриан смотрит телевизор и распускает недовязанный джемпер из голубой французской шерсти, клубок наматывает.
- Всё тут у тебя работает, - говорит, - надо только сбоку стукнуть и в розетку получше воткнуть.
Тупица! Видеть не могу!
Одеваюсь, беру деньги, канистру и отправляюсь за бензином.
Мешу снег по обочине и прокручиваю прежние мысли. Итак, мисс Грей поплатилась за грехи мистера Грея, самовлюблённого, высокомерного сукиного сына, а я был только инструментом суровой небесной справедливости.