- Вот спасибочки, мисс! Вкусная была?
- Кто?
- Собака, которую вы съели на своём деле.
Смеётся.
- А как вас звать?
- Эмма.
- Это не про вас писатель Остин недавно книжку выпустил?
Ещё пуще заливается. А тут сзади какая-то скрюченная перечница встревает:
- Молодой человек! Писатель Остин был женщиной, которая умерла сто лет назад. Не отвлекайте провизора и не задерживайте очередь!
Я хотел что-нибудь возразить, глядь - а в аптеку и впрямь народ набился, довольно мрачный, так что пришлось смотать удочки.
Как ни удивительно, я прихватил "Трамвай" и с ним пошагал в книжный, на соседнюю улицу. Продавец увидел меня и крикнул в угол:
- Мисс Розенталь, тут возврат.
Явилась ряженая.
- Красивая, - говорю ей, - у вас фамилия.
- Еврейская, - отвечает заносчиво.
А что я? Я с передовыми взглядами знакомый.
- Это мне совершенно всё равно.
- Вам понравилась пьеса?
- Нет!
И выдал ей всё, что у меня накипело от финтов Стэна и Бланш, вырулил и на актёров, на театр и кино вообще, на то, как это могут понять зрители...
- Что если, - заканчиваю, - от таких сюжетов мужчины и женщины потеряют уважение друг к другу? Что тогда с миром станется!?
- Вы интересный юноша, - произнесла она, - Не будь я лесбиянкой...
Ага! Вот прям сейчас забьюсь в пуританских судорогах!
- Это вы всё сочиняете, чтоб неугодных парней отшивать, а явись, который вам приглянется, так вы с ним рысью под венец.
Она сгримасилась, хотела, видно, парировать, но тут в магазин вошла ещё одна женщина, молодая, моих примерно лет, и вся с головы до ног в чёрном. Я посторонился от прилавка.
- У вас есть "Заводной апельсин"? - обратилась незнакомка к продавцу.
- Остался последний экземпляр, мисс. И... я бы не советовал подобное чтиво леди: грубости, знаете ли, непристойные сцены...
- Я всё же возьму.
Она была бледная, говорила глухо.
- У вас какое-то несчастье, милая? - спросила Розенталь; это прозвучало с искренней заботой.
- Да. Несчастье, - сказала девушка и быстро вышла на улицу.
- Знаете, кто это? - продавец перегнулся к эпатажной еврейке, - Кармен Грей, у которой пропала без вести сестра.
В висках застучало. Я выбежал, пометался по улице, потом застыл столбом, собираясь с мыслями... Как странно! Я думал, она младше Миранды... Совсем не красавица. Или от горя так осунулась?...
Заставил себя пойти в продовольственный. Лимоны, апельсины, много апельсинов!
Полуденное солнце освещало мой обратный путь. Получив пенициллин, моя тревога улеглась, я как бы снова полностью контролировал ситуацию, так что не особо торопился и всё думал о Кармен...
Дома мне быстро напомнили, в каком я положении и с кем имею дело. Подвал оказался запертым. В комнате - духота, жара. Мэриан, вся всклоченная, лезет со стаканом... в бачок над унитазом.
- Что ты делаешь!?
- От жажды подыхаю!!! - рычит она, - Ты зачеб, дуредь, дверь запер!!? Я уж и рукобойдик ведь высосала, да таб вода давдо протухла!
Она так странно говорила из-за забитого носа, который у ней успел покраснеть, как редиска.
- Слушай, я виноват, но всё исправлю! Только слезь с унитаза... Вот так. Пойдем теперь...
- Пальто давай! Я вся взопрела тут!
Закутал простуженную мегеру, отвел наверх, налил кипячёной воды, поставил чайник.
- Я купил тебе гору лекарств. Вот для начла закапай это в нос... Глову кверху держи. Открой рот - я горло посмотрю...... Ничего не вижу. Болит?
- Болит.
- Кашель есть?
- Есть.
- А жар?
- Дочью был. Сейчас - дед.
Это нос ещё не продышался.
- Ты не волнуйся, дорогая, я тебя вылечу.
Выслушав про антибиотик, она мотнул головой:
- Лучше здаешь чего...
И понеслось! Она сварганила гремучую смесь из горячей воды, соды, соли и йода, принялась то полоскать ею горло, то промывать нос, вурызжа им, как слониха - хоботом. Я поставил на огонь все кастрюли, чтоб делать ей горячие ванны для ног и рук, куда полгалось сыпать горчищу. Затем мне было велено накалить в сковороде крупную соль, быстро пересыпать в носок и завязать узлом... Нужно ли говорить, что я изрядно обжёгся, половину соли просыпал, а носок оказался дырявым? Ну, уже сказал. Всё же я домучил и это прогревательное приспособление, которое немедля оседлало переносицу Мэриан. По моей настоятельной просьбе она съела также три апельсина, а затем, словно бы в отместку, потребовала того, что, по её кривым понятиям, в сто раз полезней: чеснок! Распилила крупный зубец и запихала половинки себе в ноздри, другой приказала мелко порезать и посыпать зловонной крошкой бутерброд, съела, запила горячим сладким чаем с лимоном, отдышалась и сказала: