Выбрать главу

Они уснули, доведя себя до изнеможения, он и Хассал, растянулись возле своих инструментов на песке, рядом с чурбаками. Проснувшись, они работали при самом слабом свете факела: Джевэйн предупредила их, что шум и огонь были опасны. Огонь, чтобы освещать их рабочее место, огонь, чтобы разогреть смолу, и тихий звук деревянного молотка в руках Джерика, прокладывавшего шов за швом в корпусе лодки. Более громкие звуки, которые издавал струг и молоток в руках Хассала. Так проходила их совместная ночная работа.

— Она это сделала, — пробормотал Джерик, уверенный в том, что Хассал слышит его. — Задумала это с самого начала. Однако несправедливо изводить человека, когда у него нет голоса, чтобы тебе ответить, — стук, стук — звучит киянка. — Мы встретили Сервина в Палтендейле. Мы ранили его. Мы ранили его дважды. Ты знаешь его?

В ответ лишь мычание. Джерик посмотрел на вымазанный смолой корпус лодки, а потом — на лицо Хассала, освещенное факелом. Рот Хассала скривился в гримасе. Он сделал жест, общий для людей с обоих берегов моря, и мотнул головой в сторону гор, откуда должны были прийти враги.

— Не твой друг, — сказал Джерик. Нет. Не его.

Джерик взял еще кусок материала и приложил к шву, ругая жару и липкую смолу, превращавшую их обоих в нечто гротескное. Да тут еще пот, заливавший лицо и грудь, который они смахивали перепачканной в смоле рукой. При свете факела они казались настоящими демонами.

— Колдунья сейчас спит, — предположил Джерик. — А когда спит, она прикрывает нас или нет? Лицо Хассала было непроницаемо. — Или они нас тут и схватят, пока она спит? Ты не знаешь?

Если Хассал и знал, то предпочел промолчать.

Шов за швом. Руки онемели, и киянка слишком часто бьет по пальцам. Джерик закусил губу и склонился над корпусом. Прилив подошел к ним совсем близко.

— Как же мы — да славится имя Мудрой, — спустим эту штуку на воду? — спохватился Джерик. — Потащим ее на наших спинах? Столкнем ее вдвоем?

Взгляд и, схватившись за корпус обеими руками, Хассал потряс лодку. Джерик сплюнул смолу и пот и сморгнул соль, саднившую глаза.

Лейсия, уплывшая вдаль, под пальцами Ведьмы. Фонтан крови из шеи Санела, из смертельной раны, полученной от брата; лужи крови в грязной, истоптанной земле. Он все работал, пока боль от удара по костяшкам не заставила его согнуться пополам. Выругался, когда дыхание вернулось снова. Потом, пошатываясь, добрался до одеяла, взятого из хижины, и рухнул на него лицом вниз, укачивая раненую руку, и закрыл глаза. Так он лежал, пока чайки не закричали над его головой и не зашумело море.

Теперь море было дальше. Раньше он не замечал разницы между приливом и отливом. Он вспомнил, как спускают суда, дождавшись прилива, и они седлают отправляющуюся в дальнее плавание волну.

И ветер на земле, и ветер на море, и луну, и погоду — Хассал, по всей видимости, знал все это. Человек, который строит лодку, знает об этом все.

Спускать лодку на воду когда вздумается, нельзя. Раньше он этого не понимал. Джерик встал, поставил банку со смолой на угли и стал помешивать в ней палкой, когда появилась пена. Потом он удовлетворил естественную потребность и вернулся к работе, не думая о завтраке. Но Джевэйн сама спустилась к ним, сопровождаемая облаком налетевших чаек, и принесла им лепешек и немного вина, которые тоже пахли смолой.

Установили еще три дощечки. Они были последними. Джерик утер пот, который успело выбить у него утреннее солнце, и продолжил смолить. Хассал, стуча молотком, занимался румпелем — железо, обернутое кожей, — выбор-то небольшой. Джерик не знал, что хуже: работа при факелах ночью или при полном дневном свете, когда враг уже совсем близко.

Джевэйн не было видно. Чем она занималась дома, Джерик не знал, но воображал себе ее возле очага, размешивающей магические жидкости, подглядывающей за тем, что можно увидеть, в общем, занимающейся делами, в которые у него не было никакого желания вникать. Возможно, она могла управлять не только зрением, но и слухом. Быть может, ей отлично было известно, где сейчас находится враг. Его сводило с ума то, что человек, обладавший знанием, был недоступен, а тот, кто знал ее мысли, не мог рассказать ему то, что знал. Только взгляд, гримаса, мычание.

Он перестал жевать лепешки, оставшиеся от завтрака (они положили их, защищая от чаек, под парусом), выпил глоток теплой воды и сделал гримасу, взглянув на свои волдыри.

Над головой послышался глухой удар. Он посмотрел наверх и увидел, что Хассал перелез через борт на качавшиеся подмостки. Гончая спрыгнул вниз еще раз, потом подошел к нему и нетерпеливо указал на доски, лежавшие возле рам для рыбачьих сетей.