В офицерской среде, как флотской, так и армейской, к жандармам относились с презрением, считая их людьми второго сорта, и если бы года два назад кто-нибудь сказал Петрову, что тот сам попросится в «голубые мундиры», он дал бы ему по физиономии. Но – чего бог не нашлёт, того человек не понесёт… Вошла в жизнь Петрова женщина, красивая, капризная и дорогая, и закрутило, понесло его огненной рекой, в которой он растерял всё – друзей, деньги, убеждения… Он обобрал мать, небогатую вдову штабс-капитана, и своих матросов, присвоив сначала их «винные» деньги, а потом и жалованье; он по уши залез в долги, проигрался в карты, а когда очертя голову пытался жульничать, был схвачен за руку и без малого не избит. «Единственное, что я могу для вас сделать, — холодно сказал тогда командир корабля, — это предложить вам подать рапорт с просьбой об отставке по болезни!» Руку при прощании не подал…
Зато жандармский подполковник подал, признал тем самым своим. Какая, однако, противная у него рука – вялая, словно без костей, влажная!.. Такие руки бывают у палачей и онанистов.
Потерпев катастрофу, Петров стал более жестоким и менее брезгливым. Он уже не считал позором службу в жандармской полиции, оправдывая тем самым своё поступление в неё, но отдельные её детали, как-то: противная рука начальника или вид агента, получающего мзду, все ещё коробили его, и он с трудом удерживался от брезгливой гримасы. Это была словно бы отрыжка бывшего флотского офицера, комильфо…
Продрогший Петров решил где-нибудь посидеть, отогреться, да и поесть не мешало: постился со вчерашнего вечера. Нащупав в кармане одиноко шелестящую ассигнацию, он пересёк улицу и подошёл к трактиру, маленькие полукруглые окна которого были почти вровень с тротуаром. С визгом отворилась разболтанная дверь, и в нос ударило густым смешанным запахом дыма, пива, жареного мяса, пряных восточных блюд.
Петров осторожно спустился по каменным стёртым ступеням и вошёл в зал. Здесь было душно и сыро, как в бане. Низкий сводчатый потолок блестел от влаги, мокрыми были и нештукатуренные стены, и пол, посыпанный грязными опилками. В каменной нише малиново светились подёрнутые тончайшей седой плёнкой угли; чад от жаровни вместе с табачным дымом и паром, поднимающимся от тарелок, образовал сизую туманную завесу, в которой, словно призраки, мелькали шустрые половые в длинных, ниже колен, белых рубахах, перетянутых в талии красными шнурами с кистями.
Лица людей, сидевших за столиками, были почти не различимы. Трудно было и услышать что-нибудь, кроме деревянного бреньканья пианино, в многоголосом гуле, лишь изредка откуда-то из полутёмного угла взметывалась пьяная песня или звякала посуда, подброшенная ударом кулака о столешницу.
«Вот я и на дне, — усмехнулся Петров. — Так сказать, в кругу своих будущих подопечных».
Посетители трактира – грузчики и мастеровые, моряки и контрабандисты, проститутки и бродяги, солдаты и мелкие чиновники, весь этот разнообразный портовый люд, видимо, в равной степени привлекал внимание сыщиков и революционеров, которые тоже наверняка были завсегдатаями этого ничем не примечательного трактира, каких в городе десятки.
Петров прошёл за указанный ему свободный столик, заказал большую рюмку водки, бутылку белого сухого, пару громадных китайских пельменей и жареных трепангов под рисовым соусом. Бойкий черноусый малый с несвежим полотенцем через плечо моментально принес заказанное.
— Приятно кушать! — весело сказал он и скрылся в дымной завесе.
Первым делом Петров выпил водку. Тепло растеклось по груди, опустилось в ноги, которые приятно отяжелели. Вкусная острая еда, жадно поглощаемая им, вызывала жажду, он то и дело утолял её кисленьким прохладным вином, с наслаждением чувствуя, как наливается сытостью и теплотой тело.
Закурив, он окончательно пришёл в благодушное настроение, но тут же начал подтрунивать над собой: «Сыт, пьян, нос в табаке – и больше тебе уже ничего не нужно. Неужели обед в гнусном кабаке в обществе подонков – твой удел?» Ему вспомнились мясистые щёки Заваловича. «Этот боров, наверное, обедает в «Золотом Роге» в отдельном кабинете с какой-нибудь мадемуазель Фифи или Мими… Ну ничего, и мы там будем! Дайте только… дайте только срок: будет вам и белка, будет и свисток!..»