— Господа! Господа! Что вы делаете? Это же магазин Ивана Иннокентьевича Циммермана!..
— Ах, Ивана Циммермана? — дурашливо заулыбался громила и сдёрнул с головы картуз. — Ах, простите, ошибочка вышла! — и, схватив приказчика за шиворот, загремел: — А ну вытряхайся отсель, жидовское семя!
Пьяный смерч гулял по базару, дышал водочным перегаром, хрипел матами, крушил стекла и челюсти, раздёргивал меха гармоники… В одном конце орали блатную песню, в другом – наяривали новомодную частушку:
Царь испугался,
Издал манифест –
Мёртвым свободу,
Живых под арест!..
Одни горланили частушки про японских генералов:
Генерал японский Ноги – батюшки! –
Чуть унес от русских ноги – матушки!..
Другие – про своих:
Куропаткин генерал
Все иконы собирал
И приехал за Байкал –
Словно церковь обокрал!..
Иван Рублёв в бескозырке, чудом державшейся на голове, в расстёгнутой шинели и белых рабочих штанах, вымазанных в грязи, встретил в толпе Степана Починкина и, пьяно посмеиваясь, полез к нему целоваться.
— Стёпка, друг! Дай поцелую! Люблю! За ум необык… ик… новенный! За см-м-мелось! А ну покажь им всем ту открыточку… Как там?.. «Мы к-кормим вас, а вы… а вы, сволочи, стреляете в нас!» Стреляем, Стёпка, да? Сволочи, мы… Мы, но не ты! Ты герой, ты…
— Молчи, дурак! — злобно шипел Починкин, отстраняясь от мокрых усов приятеля. — Надрался! Интересно, какая это скотина вас напоила?
— Ясно какая – охранка! — сказал подошедший с другого конца базара Назаренко. — И смотри – уже исчезли! Мавр сделал своё дело… Проворонили мы, товарищи, митинг, наша вина, хотя и не мы его организаторы. А сейчас эту пьяную толпу уже не образумишь…
— Идут! — раздался чей-то вопль. — Депутаты, что за комендантом посылали, идут!
— Что-то Казбека не видно с ними! — усмехнулся Степан.
Толпа качнулась к воротам навстречу депутации, впереди которой широко шагал унтер-офицер Первак, степенный немолодой моряк с толстыми пшеничными усами – один из немногих сверхсрочников Сибирского экипажа, которых уважали матросы.
Первак сдёрнул фуражку с головы, гулко откашлялся и зычным голосом унтера объявил народу:
— Так что отказался принять нас генерал Казбек. С чем пришли, с тем и ушли!
Рёв прокатился по толпе и распался на отдельные выкрики:
— Брезговают нами господа енаралы!
— Ну и хрен с ними!
— Вот вам и манифест, товарищи!
— Бей офицеров!
— Фараонов бей!
Солдатская толпа, оборванная и жалкая, голодная и пьяная, толпа, которой было отказано в праве называться людьми, рычала словно раненый зверь. Выход ярости она нашла в конкретном призыве – бить офицеров и полицейских, но ни тех, ни других поблизости не было, и чёрно-серая масса, сметая и круша всё на своём пути, как раскалённая лава, хлынула на город.
С испугом смотрела на неё из окна своего магазина мадам Воложанина, со странной улыбкой – Сиротин, остановивший извозчика у базара, с болью – Назаренко, который понимал, что попытка остановить эту лаву была бы безумием.
«Красный петух» забил огненными крыльями над зданиями военно-окружного суда, морского собрания, над офицерскими флигелями. Он перелетел через бухту Золотой Рог и ринулся на заросший лесами Чуркин, а точнее, в расположение крепостных минных рот…
— Ваше превосходительство! Вызванные с фортов, согласно вашему приказу, двенадцать батальонов с артиллерией и пулемётами прибыли в город!
— Ага! Отлично! Немедленно выдвинуть их в район базара, оцепить казармы Сибирского экипажа и Хабаровского полка!
— Прибывшие части уже в районе базара, но…
— Что «но»? Да говорите, не тяните!
— Но они присоединились к бунтовщикам…
— Ах ты! Это уже настоящее восстание! А казаки прибудут только завтра. Что же делать? Что же делать?
— Извините, ваше превосходительство, но вам надо было всё-таки пойти на митинг. Вы с вашими дипломатическими способностями легко бы уговорили толпу не учинять беспорядков. Они послушались бы коменданта…
— Нет, дорогой мой начальник штаба, миндальничать с нижними чинами я не намерен! Солдат – это не человек, это ружьё. До поры, до времени оно находится в пирамиде, то бишь в казарме, а когда надо пустить его в дело – просто спускают курок, и оно стреляет. И вся недолга!