— Остановись, — буркнул пассажир извозчику, мужику с такой широкой бородой, что её было видно даже со спины. Равнодушный ко всему на свете, кроме своего гонорара, он, не оборачиваясь, придержал лошадь, и Сиротин сошёл на тротуар.
Увидев, что не ошиблась, Воложанина с девичьей резвостью бросилась к нему, схватила его руки.
— Господин Сиротин! Какое счастье!.. Само небо послало мне вас! Представьте мое ужасное положение: ночь, кругом пьяные бандиты, ни одного извозчика… Я уж не чаяла добраться домой… Ведь вы проводите меня, да?
— С удовольствием, — отвечал он сухо, делая приглашающий жест к пролётке. — Прошу.
— Вы настоящий рыцарь! Что бы я без вас делала! Представляете: пешком, одна через весь город… Пьяная солдатня на каждом шагу… А я всё-таки женщина, хотя и старуха, — добавила Софья Максимилиановна, напрашиваясь на комплимент. Она уже пришла в себя и, сидя рядом с Сиротиным, кокетливо поправляла шляпку.
— Пошёл! — крикнул он извозчику. — На Пушкинскую!
Прижимаясь к соседу чуточку больше, чем того требовала езда в тесной пролётке, поминутно заглядывая в его красивое и бесстрастное лицо, Воложанина болтала без умолку, как это часто бывает с человеком, который после треволнений и потрясений оказался наконец в безопасности.
— Нет, вы посмотрите, что творится! Это какой-то кошмар! Офицерские дома сожжены, магазины разграблены… Слава богу, мой не тронули, видимо, знали, что я вдова героя Цусимы…
— Скорее потому, что вы водкой не торгуете, — усмехнулся Сиротин.
— Может быть… Я об этом как-то не подумала… Господи, когда все это кончится?!
— Конец уже близок! — мрачно изрёк он и в тот же момент увидел толпу солдат, вышедших из-за угла. Подумал: «Вот он!»
— Стой! — раздался крик возле самой пролётки, и лошадь испуганно вскинула голову, подняв на узде матроса в сдвинутой на затылок бескозырке, в расстёгнутой шинели. — Стой, тебе говорят! — гаркнул он ещё раз и узкими злыми глазами ощупал седоков. — Кто такие? Откуда? Куда?
— Мы мирные граждане, — сдержанно сказал Сиротин. — Едем домой.
— А ты не врёшь? Может, ты переодетый офицер… Документы покажь!
— Брось, Ванька! — сказал один из солдат. — Не ахвицер он. Я их благородия за версту чую. Не приставай к людям. Пошли!
— Погоди! — ответил матрос, не выпуская узду.
Иван Рублёв – это был он – познакомился пять минут назад с хлопцами из Хабаровского полка и сейчас вместе с ними шёл бить поручика Лилеева, лично ему не знакомого, но хорошо известного солдатам мастера мордобоя. До этого Иван, как и другие матросы Сибирского экипажа, метался по городу, выяснял отношения с унтером Семериковым, поджигал флигель ротного командира, уничтожал документы в окружном суде… И всё это делалось в каком-то злобно-радостном, хмельном тумане, без мыслей о последствиях, но с единственной – отомстить!.. В ушах матроса всё ещё звучал вопль краснорожего громилы: «Однова живём!» Плевать, что будет завтра, а сегодня – наш день! Праздник на нашей – матросской – улице!
Вот почему грозным весельем светились половецкие глаза Рублева и злобно щерился рот с обветренными шелушащимися губами и белыми литыми зубами.
— Погоди! — хрипло сказал он, оглаживая коня по атласной шее. — Вы куда едете, господа хорошие?
— На Пушкинскую.
— Жалко, что нам не по пути. Посему – вытряхайтесь!
— По какому праву ты… — начал было Сиротин, но Воложанина, стиснув его руку, горячо зашептала:
— Ради бога, не злите их…
— Права у нас одинаковые – манифест уравнял! — усмехнулся матрос. — Так что прогуляетесь пешочком!
Сиротин, сцепив до скрипа зубы, вылез из пролётки и помог сойти Софье Максимилиановне, которая не сводила глаз с ужасного матроса и была словно в шоке.
— Садись, братва! — весело крикнул Иван солдатам и, не обращая внимания на протестующие вопли извозчика, первым полез в качающуюся пролётку. — Садись! Правда, комендант Казбек запрещает нам ездить на извозчиках, но мало ли чего нам запрещают! Мы тоже люди! Хватит, натерпелись!
Солдаты с гоготаньем полезли в хрупкую пролётку. Иван забрал у извозчика вожжи и гаркнул:
— Н-но! Поехали!
Лошадь, кося кровью налитым глазом, помедлила, потом, подстёгнутая кнутом и криком, рванула и потащила орущий и свистящий экипаж в темноту.