— Дикари! Дикари! — шептала Софья Максимилиановна.
Сиротин молчал, раздражённый. Он думал о предстоящем пешем вояже на Пушкинскую, а затем обратно, через весь город, к себе на Манджурскую. Словно догадавшись о его мыслях, Воложанина предложила:
— Не станем больше искушать судьбу… Тут неподалёку живёт моя знакомая. Клиентка. Зайдем к ней, пересидим?
— С удовольствием.
Дворник, прежде чем отпереть парадное, долго и испуганно спрашивал, кто да по какому делу, и даже пытался уверить, что «барыня уже легли», хотя все окна во втором этаже были освещены. Только когда Воложанина, выведенная из себя, визгливо закричала: «Откроешь ты, наконец, дурак?!» — дворник, словно ждал привычного оскорбления, сразу открыл и тут же начал униженно кланяться и оправдываться, бормоча что-то про «позднее время и лихих людей». Сиротин и Софья Максимилиановна поднялись во второй этаж.
Горничная, высокая, безобразно худая и чопорная, похожая на англичанку, открыла дверь и натянула на свою лошадиную физиономию дежурную улыбку: Воложанину она знала. Приняв пальто, она пошла доложить о гостях. Хозяйка не замедлила появиться.
Марина Штерн была яркой женщиной. Ярким в ней было всё: длинные зелёные глаза, слегка подкрашенные, блестящие от шампуня, прямые, но загнутые на концах, каштановые волосы, большой чувственный рот с ослепительно белой улыбкой в обрамлении губ, тронутых кармином; лицо тонкое, продолговатое, нежно-смуглого матового оттенка. Марина была среднего роста, но в длинном зелёном – под цвет глаз – платье казалась выше и стройнее, широкий пояс с мельхиоровой пряжкой перехватывал её безупречную талию.
Марина радушно-равнодушно приветствовала купчиху и с любопытством посмотрела в красивое и мрачноватое лицо Сиротина. Он тоже устремил на неё свой тяжёлый взгляд. Эта безмолвная дуэль длилась всего несколько секунд – дольше было бы просто неприлично, – но и этого было достаточно, чтобы оба, каждый по-своему, почувствовали какое-то смутное беспокойство.
— Мадам Штерн, — сказала Софья Максимилиановна, — Позвольте представить вам моего старого, испытанного друга господина Сиротина…
И тут она спохватилась, что не знает ни занятий «старого друга», ни даже имени-отчества. А он, словно торопясь предупредить вопросы об этом, шагнул к Марине, взял её узкую руку и склонился над ней. Она ощутила на своей коже твёрдые и горячие губы, а Софья Максимилиановна с недовольством отметила, что поцелуй несколько продолжительнее, чем того требовало знакомство.
— Простите нас за столь позднее вторжение, — поднял голову Сиротин. — Хотим под вашей крышей переждать социальную грозу. Если не прогоните, конечно…
— Бог мой, о чем разговор! — улыбнулась Штерн. — Прошу вас, господа! — она отворила дверь в гостиную. — Не стесняйтесь: у меня гости.
Просторная, с высокими окнами зала была без роскоши, но со вкусом и оригинально обставлена. Низкорослая мебель тёмной полировки казалась игрушечной, по углам стояли четыре огромные китайские вазы, расписанные драконами; ещё одна ваза, небольшая, стояла в центре круглого лакированного столика, из неё торчали цветы бессмертника, красные листья клёна, ещё какие-то мёртвые растения – зимний букет, составленный по законам икебана. На полу лежали белые циновки, на стенах висели картины японских художников, изображающие вулкан Фудзияма, похожий на сахарную голову; пёстрых райских птиц и морские волны с белой кружевной пеной. Инородным телом в гостиной, выдержанной в дальневосточном стиле, выглядел аксессуар Европы – рояль Беккера.
Возле него сидел дородный офицер и одной рукой меланхолично что-то наигрывал. Остальные гости – четверо мужчин и одна женщина – сидели на мягких пуфах у столика и пили кофе из крошечных чашечек. При виде Сиротина и Воложаниной все смолкли и воззрились на вошедших. Только офицер, сидевший спиной к двери, продолжал играть.
Софью Максимилиановну гости знали и приветствовали её с тем же равнодушием, что и хозяйка: мужчины по очереди небрежно клюнули её в пухлую руку, а женщина довольно сухо кивнула. Марина представила Сиротина, назвав его по фамилии, и обернулась к нему, как бы предоставляя возможность самому сообщить о себе дополнительные данные. Он замялся, но выручила Воложанина:
— Подумайте только, господа, мой друг мсье Сиротин добровольно променял Петербург на нашу дыру!
— А может, добровольно-принудительно? — усмехнулся высокий грузный брюнет с белыми висками, с красивым, породистым лицом. — Сейчас «добровольцев» пачками высылают из обеих столиц… Так или нет? — и он подмигнул.