Сиротин улыбнулся и развёл руками, зная, что этот нейтральный жест можно толковать по-разному.
— Так вы из Питера? — оживился длинноволосый бородатый человек в пенсне. — О, вы должны нам многое рассказать… Это верно, что великий князь Николай Николаевич покровительствует черносотенцам? И почему председатель совета министров граф Витте?..
— Вынужден вас разочаровать, — прервал его Сиротин.— Я из Петербурга выехал более месяца назад, так что знаю не больше вашего. Извините. — увлекаемый хозяйкой, он отошёл и сел с ней на софу у окна.
Беседа в гостиной возобновилась, и под сурдинку Марина Штерн принялась выкладывать Сиротину сведения о своих гостях, давая им порой очень меткие характеристики.
— Этот, волосатый, что приставал к вам с расспросами, похожий на Чернышевского, – журналист Ремезов, издатель газеты «Владивосток». («И мой квартирный хозяин», — отметил про себя Сиротин). Кличке «красный», какую ему дали власти, соответствует, на мой взгляд, мало, хотя его газета более, или менее правдива в отличие от остальных… Вон тот, с короткой бородкой и длинными усами, – Перлашкевич, бывший офицер, нынче крестьянин…
— Странная метаморфоза, — заметил Сиротин, с интересом слушавший хозяйку.
— Ещё бы! Но я назвала вам начальный и конечный этапы его карьеры. А вообще жизнь Николая Лаврентьевича очень интересна. Он белорус, родился в семье мелкого чиновника, окончил юнкерское пехотное училище и служил в Лифляндском полку. Увлекся революционными идеями, вступил в «Народную волю» и стал нелегалом. Ну а итог известный: арест, суд, каторга… На Сахалине Перлашкевич, как он сам мне рассказывал, кем только не работал: счетоводом, писцом, земледельцем, охотником, сторожем… Ещё кем-то… В апреле этого года власти перевели его из ссыльнопоселенцев в крестьянское сословие, а через месяц разрешили переехать сюда, во Владивосток. Теперь он почти свободный человек…
— Почему почти?
— А кто в наше время свободен полностью? — она испытующе посмотрела ему в глаза.
— Мда… — протянул он неопределённо. — Ну, и что ж он? Теперь, наверное, порвал с прошлым?
— Да нет, не похоже… Ему за сорок, и пережил он немало, но, судя по всему, не отошёл от революции. Недавно напечатал статью «О присяге»… А вон тот, с лисьей мордочкой, которой так не идут английские баки, – дантист Залевский. Личность малоинтересная и мне почти не знакомая, его притащил с собой Ремезов. За роялем сидит моя пассия – подполковник Постников. Офицер, в котором, к сожалению, нет ничего офицерского… Зато эта пара колоритная – супруги Волкенштейн, оба врачи. Александр Александрович (не правда ли, он похож на постаревшего Стиву Облонского?), несмотря на свою импозантную внешность, не более чем тень своей жены Людмилы Александровны. Она знаменитая революционерка, сидела в Шлиссельбургской крепости… Ну, её жизнь – это целый роман!..
— Помилуй бог! — возвысился и без того громогласный голос Александра Волкенштейна, который спорил о чем-то с Перлашкевичем. — Помилуй бог, какой же я толстовец! Каюсь: был когда-то грех – пропагандировал идеи Учителя у себя на Полтавщине, не ел убойного и тэ дэ. Но молодость брала своё! Хотите, расскажу забавный случай из своей жизни? Было это, если я не ошибаюсь, в девяносто третьем году. Тогда было очень модно слыть толстовцем, ну, а мода, как известно, всегда склонна к гипертрофии… И вот некоторые российские интеллигенты, вместо того чтобы заниматься своим прямым делом: учить, лечить и тэ дэ, пытались пахать землю, учились бондарному, слесарному и прочим ремёслам. Среди этих чудаков был и мой молодой друг писатель Иван Бунин, тот самый, что недавно Пушкинскую премию получил, а тогда ещё мало кому известный литератор. Он страстно мечтал увидеться с Толстым, и я предложил ему поехать со мной в Москву. Он с восторгом дал согласие. Ехать решили третьим классом, но не потому, что денег было мало, а чтобы быть, так сказать, ближе к народу. В пути питались исключительно безубойной постной пищей, посему и на душе, и в желудке лично у меня было очень тоскливо. Когда стало совсем невмоготу, я бросился к буфету, выпил две или три рюмки водки и закусил горячими пирожками с мясом, которые показались мне райской пищей. Бунин, для которого я был истинным проповедником идей толстовства, смотрел на меня с изумлением, а я сконфузился и попытался оправдаться: да, говорю, я дал волю своему низменному желанию и теперь очень страдаю от этого, впредь, говорю, буду бороться с собой. И впредь я ел пирожки тайком от Бунина…