— А нельзя ли вообще обойтись без восстания? — задумчиво, словно размышляя вслух, глядя в потолок, сказал Кудринский. — Ведь можно же добиться улучшения жизни без кровопролития! Кстати, манифест, опубликованный сегодня – это, по сути, начало реформ…
— Мы, здесь сидящие, не реформисты, а революционеры! — резко перебил его Назаренко. — Вы ведь тоже считаете себя революционером? Во всяком случае я слышал это из ваших уст не далее как сегодня на митинге в музее… А ратуете за реформы! К тому же не могу понять, как вы, образованный человек, не видите, что царский манифест – всего лишь уловка, чтобы обмануть народ и остановить приближение революции?..
Вальяжный Кудринский снисходительно слушал, задрав голову с остроконечной бородкой и закрыв глаза. Назаренко досадливо махнул рукой и повернулся к давно уже рвущемуся, словно гончая с поводка, юноше в студенческой тужурке.
— Прошу.
Григорий Воложанин имел стандартную внешность херувима со всеми его атрибутами: белокурыми волосами, голубыми глазами и пухлыми розовыми губами. Ангельскую внешность несколько портили возрастные прыщи, усеявшие подбородок.
— Ну хорошо! Создадим мы организацию, о которой говорит товарищ Назаренко. А какую платформу она будет иметь? Вы, конечно, предложите эсдеков, то есть свою. А мне кажется, что как большевики, так и меньшевики умеют только речи произносить, витийствовать, а практических действий от них не жди! Эсдеки не популярны в массах, и массы не пойдут за ними…
— А ты за массы не распинайся! — хмуро бросил Пётр Воложанин, черноволосый скуластый парень в чёрной косоворотке.
— Да, не пойдут! — повторил Григорий, оставив без внимания выпад брата. — Они пойдут за партией социалистов-революционеров, делом доказавшей преданность народу…
— Ближе к делу! — недовольно сказал кто-то, невидимый в полутьме.
— Пожалуйста. Девизом эсеров было и остается – борьба! Мы за восстание! Но только под руководством социалистов-революционеров, чьи идеи понятны и близки…
— Не надо спешить, друзья! — страдальчески морщась, чуть ли не рыдая, заныл Шишков. — Возможно, царь отречётся от престола, и вопрос о восстании отпадёт сам собой…
— Ну вот, опять вы, меньшевики, все сводите к тому, чтобы сидеть и ждать! — едва сдерживая раздражение, заговорил Назаренко. — Не ждать нужно, пока царь надумает отрекаться – дождётесь, как же! – а смести его революционным путём! Об этом ясно сказано в резолюции III съезда РСДРП, которая для нас, социал-демократов, – закон! Что же касается предложения молодого человека, представляющего здесь эсеров, скажу: этого не будет никогда! Руководящую роль в революции будет играть пролетариат и его партия – социал-демократическая рабочая партия. Но поскольку свержение царизма цель общая, мы готовы заключить временный боевой союз с меньшевиками и эсерами, а также привлечь на свою сторону наиболее передовую часть интеллигенции и буржуазии…
Около полуночи стали расходиться. По одному, по двое покидали дом и, шурша на дороге камешками, спускались из слободки вниз, в город. Последним засобирался Назаренко. С трудом двигая шеей, он натягивал кожаную куртку.
— Ну куда ты больной? — уговаривал хозяин дома Иван Вахреньков, немногословный пожилой вдовец, работавший вместе с Назаренко в мастерских, — Я бы тя чаем с лимонником… Алой к чирякам…
Его манера говорить была своеобразной: он почти обходился без глаголов.
Назаренко помедлил в раздумье.
— Пожалуй. Но сперва позови Васятку. Мальчишка поди совсем закоченел.
Вахреньков вышел во двор и минуту спустя вернулся с дозорным. У Васятки зуб на зуб не попадал, нос покраснел, глаза слезились от ветра.
— Заморозили тебя совсем, малыш? — ласково сказал Назаренко. — Ты уж не серчай.
— Ничего. Мы привыкшие. — улыбнулся непослушными губами паренёк.
— Подсаживайся к самовару.
Некоторое время все молча пили чай. Васятка хрустел сахаром на молодых крепких зубах; громко прихлёбывал густой, чёрный, с запахом лимонника чай, постанывал от удовольствия и шмыгал носом. После второй кружки он отогрелся, после четвертой начал потеть, и это было пиком наслаждения. Назаренко был задумчив, он надолго отставлял от себя кружку и невидящими взором упирался в пространство.
— Ну что, дядя Саша, собрание-то?
— Плохо, Васятка! Не смогли договориться… Без толку просидели три часа!