Любил он, по словам знавших его людей, только саксонского короля Альберта, с которым часто подолгу охотился в горах. Это был его единственный друг. Хорошо относился к Эдуарду VII, подчеркнуто современный стиль которого, столь чуждый его собственному стилю, видимо, забавлял старого императора, Вильгельма II он недолюбивал, чтобы не сказать: терпеть не мог. Князь Бюлов, бывавший при их встречах, откровенно говорит: «Вильгельм II действовал на нервы Францу Иосифу, как тот ни старался это скрывать». С русским двором отношения были корректно-холодные, притом с давних времен. Бисмарк где-то пишет, что у императора Александра II меняется лицо, когда произносят имя Франца Иосифа (вероятно, из-за австрийской политики в пору Крымской войны, — стихи Тютчева весьма памятны). Впоследствии отношения стали лучше. При графе Капнисте Франц Иосиф 6 декабря приезжал в русское посольство и, здороваясь с послом, снимал перчатку: показывал, что знает этот русский обычай. Он был русским фельдмаршалом, имел Георгиевский крест III степени и русскую медаль, которой в 20-м столетии не помнил никто из русских офицеров: медаль за войну 1849 года. По случайности другая медаль — по случаю 300-летия дома Романовых — была ему доставлена за два дня до начала мировой войны.
К своим родным он относился без особой нежности. Недоброжелатели говорили, что он никогда не любил никого из них. Граф Таафе, бывший министром-президентом в пору мейерлингской драмы, «онемел от удивления», увидев императора тотчас после того, как ему сообщили о смерти его единственного сына: Франц Иосиф был совершенно спокоен — «ни слова, ни движения на лице».
Что тут, однако, относить на долю душевного холода, что на долю самообладания и наследственной выдержки? Из документов, появившихся уже после революции, следует, что версия о случайной смерти кронпринца Рудольфа была предписана самим Францем Иосифом. Он же составил и заметку, появившуюся в тот день в особом вы пуске правительственной газеты. В черной кайме было напечатано: «Его Высочество наследник престола вчера выехал на охоту в Мейерлинг со своими гостями, принцем Филиппом Кобургским и графом Гойосом. Но еще накануне Его Высочество чувствовал себя дурно и должен был отказаться от семейного обеда в Бурге. Охотники собрались сегодня утром и не нашли наследника престола. С глубоким волнением они приняли страшное известие: Его Высочество ночью скончался от кровоизлияния в мозг».
Сообщение было сумбурное и могло свидетельствовать о некотором душевном смятении. В тот же день, по-видимому, через час или через два после известия о смерти сына, Франц Иосиф продиктовал на французском языке телеграммы иностранным дворам. Они чрезвычайно интересны в психологическом отношении — образ создается из черточек. Привожу одну из них, посланную царю: «С глубочайшей скорбью извещаю Тебя о внезапной кончине моего сына Рудольфа, последовавшей сегодня утром в Мейерлинге от кровоизлияния. Я уверен, что Ты примешь искреннее участие в этой тяжелой утрате. Франц Иосиф».
Все другие телеграммы с небольшими стилистическими изменениями сообщают то же самое, но у каждой есть свой оттенок, очевидно, определяющийся степенью близости иностранного двора. В одной говорится о «моем сыне Рудольфе», в другой — о «моем Рудольфе», в третьей — о «нашем Рудольфе». Разумеется, во всех телеграммах повторяется заведомо выдуманная версия: «кровоизлияние». Единственное исключение — телеграмма Льву XIII: папе Франц Иосиф не считает возможным говорить неправду. Он телеграфирует: «С глубочайшей скорбью сообщаю Вашему Святейшеству о внезапной кончине моего сына Рудольфа. Уверен, что Ваше Святейшество примете искреннее участие в этой жестокой потере. Да примет Господь Бог того, кого я безропотно отдаю Ему и кого от него получил. Молю о Вашем благословении мне и моей семье. Франц Иосиф».
Сведений о том, как он принял известие о сараевском убийстве, у нас очень мало. Тотчас вызвал к себе нового, неожиданного наследника престола (будущего императора Карла), — это был по счету его четвертый престолонаследник (до того почти его не знал). Долго с ним говорил о его новых обязанностях и остался доволен: «хороший мальчик». Затем он отдал приказ церемониймейстеру князю Монте-Нуово: так как похоронить Франца Фердинанда надлежит вместе с его женой, то на погребении не должно быть ни придворных, ни военных почестей, полагающихся наследному принцу: женщину, рожденную просто графиней Хотек, нельзя хоронить так, как хоронят Габсбургов. По-видимому, Монте-Нуово, сам наполовину Габсбург (по побочной линии), церемониймейстер не только по должности, но и по натуре, был в отчаянии: это распоряжение, вызвавшее крайнее раздражение в венском обществе и в армии, в Вене приписали ему. Франц Иосиф велит опубликовать свое письмо на имя князя: распоряжение о похоронах отдано не церемониймейстером, а императором.
Таков он был всю жизнь: если угодно фанатик, хоть самое слово это не очень к нему подходит. Ничего личного в нем нет. Как Габсбург и император, он служит своей идее. Как в радости, так в горе для него самое важное: его род, родовое поместье, австрийские корни.
Войны он, несомненно, не хотел. 15 ноября 1911 года Франц Иосиф устраивает бурную сцену начальнику генерального штаба Конраду фон Гецендорфу, который, в оппозиции Эренталю, стоит за превентивную войну: вопреки своему обыкновению, император не говорит, а кричит, по словам Конрада, «возбужденный и обозленный», что запрещает эти безумные проекты: «Политика Эренталя — моя политика! Быть может, она приведет к войне, даже вероятно приведет, но мы будем вести войну только тогда, когда на нас нападут!» Через три года он на войну соглашается. Самый осведомленный из его биографов считает это дело невыясненным: «При нынешнем состоянии наших сведений о том, что тогда произошло в Вене и Ишле, мы не можем исчерпывающим и удовлетворительным образом объяснить, почему император дал на войну согласие». По словам очевидца Маргутти, у Франца Иосифа при получении известия об отъезде австрийского посланника из Белграда несколько минут тряслись руки: он не может надеть очки и прочитать телефонограмму; падает в кресло и говорит глухим голосом «как бы сам себе»: «Но ведь разрыв дипломатических отношений еще не война...» Вероят но, у него мелькнула мысль, что все, все идет к концу: и дом, и династия, и империя. Тот же Конрад фон Гецендорф в своих воспоминаниях рассказывает: перед его отъездом на фронт император сказал ему: «Если монархии суждено погибнуть, то пусть она, по крайней мере, погибнет с честью». («Wenn die Monarchic schon zu Grunde gehen soll, so soil sie wenigstens anstandig zu Grunde gehen».)
IV
Женитьба на баварской принцессе Елизавете была, вероятно, наиболее странным поступком всей жизни императора: если бы из тысячи женщин нарочно искать такую, на какой не должен был бы жениться человек, подобный Францу Иосифу, то трудно было бы сделать лучший выбор. И произошла эта женитьба при обстоятельствах, как будто менее всего соответствовавших его характеру и обычаям. Рассказывалось об этом романе не раз. Едва ли тут многое сочинено или приукрашено.
23-летний император Франц Иосиф, по словам двух историков, был в начале пятидесятых годов «лучшим женихом в мире». Он занимал блистательный габсбургский престол, считался богатейшим из монархов (может быть, в ту пору и богатейшим из людей), был красив, имел репутацию «шармера». Женщины чрезвычайно им увлекались. Говорили (а позднее и писали), что у него в то время был роман с одной эрцгерцогиней-вдовой, бывшей значительно его старше. Именно поэтому будто бы его мать, столь известная в истории эрцгерцогиня София, стала спешно подыскивать ему невесту.
Как баварская принцесса, мать императора первым делом обратилась к Виттельсбахам. Это было естественно: начиная с XIII века то Габсбурги женятся на принцессах баварской династии, то Виттельсбахи женятся на австрийских эрцгерцогинях. Невеста в Баварии была тогда только одна: принцесса Елена, дочь герцога Максимилиана. «Партия» была удовлетворительная по родовитости семьи, однако только по родовитости: отец невесты был очень беден, кругом в долгу, вдобавок либерал, богема, альпинист, фрондер, вечно издевавшийся над коронованными особами и рассказывающий о них анекдоты. Но сама принцесса Елена очень нравилась эрцгерцогине Софии своим благочестием. Мать императора, имевшая огромное влияние на сына, решила вопрос за него. Мать невесты с восторгом приняла предложение, а с отцом никто не считался. Рада и счастлива была и сама невеста, не смевшая мечтать о таком женихе.