- Я попросила, чтобы меня навестил священник... Вы не сердитесь?
Терлинк отрицательно покачал головой и вышел. Это был его дом! Он завернул к себе в кабинет за сигарами и машинально обошел то пресловутое место, которое определял с безошибочной точностью, хотя оно не хранило никаких следов.
Пасха уже минула. Терлинк носил теперь не выдровую шапку, а черную шляпу и, когда не было дождя, выходил на улицу в одном пиджаке.
Он пересек площадь, пробираясь между овощами, птицей и здоровавшимися с ним женщинами. Перед ним на фоне серого дня высилась башня и толчками двигалась по кругу стрелка часов.
Не его ли была и ратуша?
Там над камином висел Ван де Влит в своем карнавальном наряде. Там Терлинка ждали кресло и бумаги, аккуратно разложенные на столе.
- Господин Кемпенар, попрошу...
- Добрый день, баас. Госпоже Терлинк лучше?
Кемпенар почитал своим долгом каждое утро скорбным тоном осведомляться о здоровье жены бургомистра.
- Ей все так же плохо, господин Кемпенар. К тому же это вас не касается.
Терлинк взял у секретаря из рук почту, но не затем, чтобы ее просмотреть. Напротив, он немного отодвинул свое кресло, пыхнул сигарой, чтобы окружить себя дымом, и посмотрел секретарю совета в глаза:
- Скажите, господин Кемпенар, давно вы были в католическом собрании?
- Я играл в пьесе, которую давали в прошлое воскресенье.
- Не прикидывайтесь дурачком, господин Кемпенар. Вы же знаете: я говорю не о ваших клоунадах. Были вы в собрании в понедельник?
Секретарь понурился, словно пойманный на месте преступления.
- Вы оставались внизу, не так ли? Но, похоже, те, кто входит в Малое собрание, заседали на втором этаже?
Точно, как в день, когда обсуждался вопрос о Леонарде ван Хамме. Игра была все та же. Второсортные члены, вроде Кемпенара и ему подобных, бродили внизу по залу, где с прошлого воскресенья еще стояли неубранные декорации и где из экономии горели всего одна-две лампочки. Там пили скверное, вечно теплое бутылочное пиво и пытались угадать, что происходит наверху в гостиных с зелеными бархатными креслами. Оттуда доносились голоса. В воротах то и дело появлялись люди, устремлявшиеся вверх по лестнице.
- Не стоит смущаться, господин Кемпенар. Сами видите, я в курсе. Можете сказать, кто был в Малом собрании?
- Нотариус Команс. Сенатор Керкхове. Еще господин Мелебек с другим адвокатом, чья фамилия мне не известна.
- Кто еще, господин Кемпенар?
- Больше не помню... Минутку... Нет... Возможно, каноник Вьевиль. Мне кажется, я заметил его сутану на лестнице.
- Это все?
Зачем лгать, если знаешь, что правда все равно выплывет?
- Присутствовал ли на заседании Леонард ван Хамме?
- Да, мне об этом говорили.
- Что вам еще сказали, господин Кемпенар? Разве Леонард теперь не в наилучших отношениях с этими господами?
- Да, похоже, они ладят.
- Разве он вчера не заходил в ратушу? И не зашел в вашу канцелярию поздороваться с вами?
- Он по-прежнему муниципальный советник, и я не вправе запрещать ему...
- Что он вам сказал?
Это был прежний Терлинк, тот, что наводил на всех страх, - холодный, невозмутимый, неподатливый, как печной камень.
- Он говорил со мной о разном...
- И объявил вам, господин Кемпенар, что не замедлит сменить меня в этом кресле. Вот что он вам сказал и что вы не осмеливаетесь мне повторить! А вы ответили тем, что поддакнули ему. Потому что вечно боитесь потерять свое место, не так ли, господин Кемпенар? У вас очень грязная рубашка, а мне нужно, чтобы мои служащие выглядели прилично. Сделайте одолжение, меняйте почаще белье, господин Кемпенар. Вы свободны.
В десять утра он зашел в "Старую каланчу" к Кесу. Там сидели только несколько огородников, которые принесли с собой еду и заказали лишь по большой чашке кофе с молоком.
Терлинк прошел в глубь зала, за стойку, поближе к бильярду, и Кес сообразил, что должен последовать за ним.
- Что они решили? - не садясь, спросил Терлинк вполголоса.
- Кажется, нотариус Команс ходил за Леонардом. Но тот не хочет больше выдвигать свою кандидатуру. Команс заверил его, что у вас со дня на день будут неприятности.
- Из-за моей дочери?
- Из-за нее и еще из-за другого. Нотариус взял мать Жефа к себе прислугой. Она по-прежнему пьет, а напившись, болтает всякую всячину. - И Кес, осторожно осмотревшись, добавил:
- Надо бы вам поостеречься, баас.
- А здесь что говорят?
Под словом "здесь" подразумевалась кучка завсегдатаев "Старой каланчи", собиравшихся в кафе по вечерам.
- Эти ждут. Кое-кто уверяет, что коль скоро нотариус Команс опять сошелся с Леонардом... Вы хоть не дадите им застать вас врасплох?
- Налейте мне рюмку можжевеловки, Кес.
Терлинк ограничился тем, что посмотрел на площадь сквозь запотевшее стекло витрины.
Его площадь! Его город!
Затем пошел к себе в гараж, вывел машину и долго крутил заводную ручку, прежде чем мотор заработал.
Он знал: не надо бы ему ехать. Не потому, что во время завтрака тет-а-тет со свояченицей Марта с вопросительным видом посматривала на зятя, словно для того, чтобы успокоить себя. И подавно не из-за тех взглядов, что бросала на него Мария всякий раз, когда что-нибудь подавала к столу.
Нет, просто на пять часов назначено заседание финансовой комиссии.
Председательствует в ней Команс. В числе вопросов - бюджет отдела благотворительности. А он, бургомистр, наверняка не поспеет к сроку.
Вставая из-за стола, он угадал вопрос, готовый сорваться с губ Марты:
"Едете в Остенде? "
Он не дал ей задать его, объявив:
- Я еду в Остенде.
- В три часа здесь будет доктор Постюмес.
- Он же не меня лечит, правда?
В этот день Терлинк почувствовал потребность завернуть к матери. Семь раз в неделю он проезжал перед низеньким домиком с зеленой деревянной изгородью по фасаду и всякий раз замечал старушку в белом чепце то за одним из окон, то в садике, который она обрабатывала своими руками.
Да, теперь у матери был дом, и точно такая же изгородь, и окна со ставнями в два цвета - зеленый и белый, о которых она когда-то мечтала.
Из-за дождя матери в саду не оказалось. Она чистила картошку и, подняв голову, ограничилась тем, что чуть удивленно проронила:
- А, это ты!
Йорис рассеянно поцеловал ее. Он был не приучен к излияниям; когда-то, еще малышом, он хотел обнять одного - ныне покойного - из своих дядей, но тот оттолкнул его, объявив:
- Мужчины не обнимаются.
Сказать матери ничего особенного он не мог. По привычке привез ей полдюжины мягких вафель - мать их любила, - но, когда он положил пакет с ними на покрытый клеенкой стол, мать не обратила на это внимания.
- Спешишь? - спросила она, заметив, что сын не сел.
- Нет, не очень.
- Последнее время ты часто проезжаешь мимо... Правда, что свояченица поселилась у тебя? Вы наверняка здорово цапаетесь. Насколько я тебя знаю...
Время от времени она поглядывала на Йориса поверх очков. Выглядела она точь-в-точь как добрые старушки на репродукциях. Только вот доброй не была. Во всяком случае снисходительности в ней не было ни капли.
Иногда казалось даже, что она ненавидит сына или по меньшей мере опасается его.
- Выходит, скоро твоя бедная жена отойдет?
Он знал: мать говорит это, чтобы посмотреть, как он ответит. И вот доказательство: она украдкой глянула на него.
- У нее рак кишечника.
- Что ты будешь делать?
Как будто такие вещи решаются заранее!
- Выпьешь чашку кофе?
- Спасибо.
На стене висел портрет, изображавший Йориса в возрасте лет пяти-шести, с серсо в руке, а у стола стоял стул, который всегда был его стулом.
- Надо бы мне съездить навестить ее, пока это не случилось, да боюсь, я вас побеспокою.
- Вы отлично знаете, что ничуть не побеспокоите нас.
Оба говорили еле слышно. Лгали, не желая лгать, роняли ничего не значащие фразы, вне всякой связи с тем, что думали.