— Мой любовник! — прокричала Маргарита. — Все идите сюда! Призраки тех, кого я любила, и ты тоже, Буридан! И ты, Филипп! И ты, Готье! Входите, я хочу.
Голос вдруг изменил ей. Испуганный Валуа сперва схватил кинжал, но тут же его отбросил. Крови быть не должно!.. Растерянно озираясь, он поискал, как убить Маргариту, и неожиданно нашел!..
Волосы, восхитительные волосы Маргариты — он схватил их, скрутил в веревки и затянул вокруг ее шеи, сжал, завязал эти веревки узлом. Начал сжимать сильнее. Затем медленно, распутал узел, уложил волосы на плечи. Смертельно побледнев, он наклонился еще ниже, настолько, что почти прикоснулся ко рту Маргариты, и яростно зарычал, увидев, что она все еще дышит. Слабый звук сорвался с распухших губ королевы. И Валуа уловил последний вздох, последние слова Маргариты Бургундской:
— Миртиль, святые и ангелы… сжальтесь над Миртиль… защитите мою дочь…
Ее пробила легкая дрожь, и она затихла — навсегда.
Валуа, не отводя глаз от трупа, медленно отступил к двери и прислонился к ней. Так, думая о чем-то своем, он простоял примерно с час, затем — белый как мел — вышел, вернулся в кабинет короля, склонился над племянником и промолвил:
— Королева мертва, сир!..
Людовик резко выпрямился, громко вскрикнул и, словно сноп, повалился на паркет, потеряв сознание. Валуа окинул его внимательным, преисполненным странного любопытства взглядом, а затем прошептал:
— Не пройдет и полугода, как я стану королем Франции!
Напряженный, с пылающими гордостью глазами, он смотрел перед собой ожесточенным взглядом, казалось, бросая вызов самой Судьбе.
XXX. ВИСЕЛИЦА МЕССИРА ДЕ МАРИНЬИ
Мы возвращаемся к Ланселоту Бигорну, Гийому Бурраску и Жану Буридану в тот момент, когда, среди людских потоков, они пробирались к Порт-о-Пэнтр. Эта толпа, которая из всех частей Парижа стекалась к вышеуказанным воротам, где останавливалась, чтобы разлиться затем по равнине, словно вышедшая из берегов река, которая ищет место для своих вод, эта веселая толпа направлялась к виселице Монфокон. Многие имели при себе небольшие фонари, так как было еще темно. Женщины несли в руках большие корзины, доверху забитые провиантом. Люди окликали друг друга, повсюду раздавались взрывы смеха, а также звучные пощечины, которыми кумушки награждали своих чад, вцепившихся в их платья. Парни щипали за ляжки хорошеньких девушек. Буржуа, более степенные, были в кирасах и вооружены протазанами. Группы объединялись одна с другой, и горожане в них делились друг с другом захваченными из дома съестными припасами.
— Идите сюда, у нас кольцо кровяной колбаски и половинка фаршированного гуся!
— Моя женушка несет целый бурдюк вина с равнины Монсо.
— Эй! Поживее, Гийометта! Если так и будешь плестись, лучшие места разберут.
Крики, песни, смех, детский плач — все, из чего и сейчас состоит, и всегда будет состоять праздничная толпа; и ароматы галет и пирожных с заварным кремом, и повсюду снующие торговцы вафельными трубочками; и торговцы медом; и жонглеры, решившие поднять людям настроение; и корпорация менестрелей, уже поющих грустную кантилену о смерти мессира Ангеррана де Мариньи, повешенного первым на виселице, которая на его же средства и была воздвигнута!
Это мрачное совпадение становилось предметом большинства грубых шуточек. Шайки взявшихся за руки, с рапирами за перевязью, студентов хором подпевали этой песенке менестрелей. Монахи, подобрав платья, чтобы быстрее бежать, искали группу, которая пригласила бы их на пирушку, и выбирали, как правило, ту, которая несла самые тяжелые корзины и в которой присутствовали самые миловидные девушки, — и, нужно сказать, их с радостью принимали, так как, помимо их святости, эти индивиды всегда умели рассмешить и знали столько фаблио[20], сколько только может знать трувер[21], притом фаблио весьма пикантных, от которых гогочут мужчины и краснеют женщины.
Словом, весь Париж был за городскими стенами, на дороге, ведущей к Монфокону.
Теперь же, после этого быстрого наброска тогдашней толпы, последуем за Буриданом, Гийомом и Ланселотом, которые, идя быстрым шагом, оставили этот людской поток далеко позади.
Бигорн ничего не видел; погруженный в мрачные мысли, он думал о тех прекрасных золотых дукатах, которые несколько часов тому назад оставил в руках Каплюша, заплечных дел мастера.
— Чтобы спасти Ангеррана де Мариньи! — повторял он себе под нос с холодной злобой.
И, действительно, дважды разбогатев по воле случая, Бигорн, опять же, дважды был разорен Буриданом. Отдать золото Страгильдо нищим со Двора чудес, под тем предлогом, что на этом золоте, видите ли, кровь! Растратить почти всю шкатулку Маленгра!
20
Фаблио (фр, побасенка) — в средневековой Франции пересказ некого анекдотического (иногда поучительного) события в прозе или в стихах.