— Больше даже пытаться не буду сколотить состояние, — ворчал Бигорн. — Этот бакалавр — самый настоящий транжира! Черт возьми, да ему бы всей королевской казны было мало!
Вот чем объяснялось такое уныние Бигорна.
Что до Буридана, то он думал лишь о том, как расположиться поближе к виселице, чтобы увидеть и услышать, что скажет и сделает Ангерран де Мариньи, увидев, что остался в живых. Юноша уже прикидывал, каким образом затем будет вытаскивать Мариньи из тюрьмы.
В этот момент из Парижа выехали роты лучников и алебардщиков, которые выстроились у подножия гигантского каменного пьедестала, что поддерживал совокупность виселиц Монфокона. Солдаты оттеснили облепившую это монументальное сооружение толпу, и каждый из них занял свое место.
Буридан расположился на востоке, заприметив пролет, в котором предстояло быть повешенным Мариньи, по количеству разместившихся там лучников и особенно по тому факту, что именно эту часть виселицы тщательно осматривал прево Жан де Преси.
Следует заметить, что данная конструкция была совершенно новой, а потому еще не располагала всем необходимым: лишь позднее балки были снабжены достаточным количеством веревок, — в этот раз Каплюшу пришлось принести свою.
Что до сидевшей на траве толпы, то она уже раскладывала принесенный с собой провиант, и в течение следующего часа равнину оглашал лишь громоподобный шум Парижа, который смеялся, ел и пил за упокой души Мариньи, тогда как христарадники перебегали от одной группы людей к другой, гнусавым голосом прося подаяние, а шатуны и карманники с необычайной ловкостью рук начинали обчищать карманы буржуа.
Внезапно смех стих, все вскочили на ноги; ужасный вопль вырвался из ста тысяч глоток:
— Ведут!..
День уже был в полном разгаре. Поднималось солнце, и лучи его играли среди огромных столбов и толстых цепей этого зловещего монумента.
Все взгляды обратились на ворота Порт-о-Пэнтр. Потемневший от народа Монфокон, его склоны, покрытые безмолвной толпой, представляли собой поразительное зрелище:
Гора, с ее тысячами и тысячами зрителей, тысячами и тысячами внезапно ставших трагическими, мрачными от ненависти лиц; у подножия этой горы — зубчатые стены Парижа; в этих стенах — ворота с двумя башенками; и там — процессия, которая движется, бормоча молитвы; священники, монахи, лучники, затем палач, затем приговоренный! И венчает эту картину гигантская машина смерти; и над всем этим — солнце, устремляющееся в лазурные дали…
По мере того, как кортеж продвигался, Буридан слышал все усиливающийся шум, который, казалось, сопровождал приговоренного: то были оскорбления, ругательства, проклятия, то была ненависть Парижа, изрыгнутая в лицо Мариньи.
Министр шел в окружении выстроившихся в каре солдат, которые скрещивали копья, то ли для того, чтобы защитить его, то ли — что более вероятно — для того, чтобы помешать друзьям Мариньи освободить его. Ходили слухи, что такая попытка будет предпринята, но то были лишь слухи. Те, что падают с самого верха, не имеют друзей, и, возможно, это ужасное одиночество, коим сопровождается их падение, и есть главное наказание великих и могущественных мира сего.
Мариньи шагал без пут, босиком; одет он был в сорочку кающегося грешника и держал в руке свечу.
Поступь его была твердой, неукротимая гордость читалась на этом лице; казалось, он не слышит ни оскорблений, ни проклятий; он не сводил глаз с Каплюша, который шел впереди, с намотанной на руку веревкой.
И — деталь, которую каждый мог видеть, и от которой вздрагивали даже самые озлобленные, — глядя на палача, Мариньи улыбался, улыбался улыбкой спокойной и высокомерной, той самой, которую парижане видели на его лице тысячи раз, когда он проезжал по городу во главе своих всадников, окруженный придворными, самыми предупредительными из которых были всемогущие принцы, герцоги и сеньоры королевства. Еще раз толпа содрогнулась, когда, уже приближаясь к виселице, Мариньи сделал чуть более быстрый шаг, грубо отстранил Каплюша и сказал ему громким голосом:
— Отойди; из-за тебя я не вижу виселицу, которую подарил нашему сиру!..
Каплюш повиновался и пропустил министра вперед.
Вскоре кортеж остановился у основания монумента. Два человека подбежали, чтобы подхватить приговоренного под руки, но он отстранил и этих двоих и степенно и твердо поднялся на ступеньки, что вели к платформе.