Ангерран де Мариньи повернулся к огромной толпе, над которой в этот момент повисла смертельная тишина и, распрямившись во весь свой гигантский рост, со светящимся гордостью лицом, возвысился над всеми с вершины этой виселицы, как с некого трона. Все поняли, что он собирается сказать последнее слово.
Но в этот момент некий человек, который держался верхом на коне среди закованных в латы, покрытых броней с головы до ног жандармов, лошадей которых также защищали железные попоны, так вот, человек этот, который наблюдал за этой сценой пылким взглядом, подал знак, и тотчас же двадцать пять герольдов, столпившихся у подножия виселицы, вскинув высоко к небу трубы, огласили холм пронзительными фанфарами. Человеком этим был граф де Валуа.
Мариньи заметил его, устремив на всадника свой взор. И пылал в этом взгляде того, кому предстояло умереть, такой огонь презрения и оскорбительного сострадания, что даже в этот миг, когда ненавистный соперник находился всецело в его власти, Валуа вздрогнул от страха и ярости: этот презрительный взгляд преследовал его вот уже двадцать лет!
Валуа неистово подал другой знак.
В то же мгновение, пока звучали трубы, пока долгий и глубокий гул витал в толпе, все увидели, как на платформе засуетилась группа людей: Каплюш и его помощники связывали приговоренному руки!.. И вдруг между двумя правыми колоннами появилось раскачивающееся в воздухе тело, тогда как вцепившийся в ноги этого тела Каплюш тянул изо всех сил!..
Тогда гул, поднявшийся в недрах этой толпы, превратился в дикое, неисторове рычание и наконец разразился громовым раскатом.
То аплодировали жители Парижа.
Каплюш и его помощники спустились.
Трубы умолкли.
Валуа повернул назад и, сопровождаемый своими жандармами, спустился по холму.
Тогда перед трупом повешенного на виселице Монфокон первого министра началось неслыханное дефиле. Людская река развернула свои суматошные потоки: женщины, дети, буржуа, студенты, монахи, бродяги, жонглеры, ремесленники, вилланы — каждый прошел, бросая последнее оскорбление в труп Ангеррана де Мариньи, который вяло болтался на конце веревки.
Буридан все это видел.
Он видел, как прибыл Мариньи; видел, как тот поднялся по лестнице, что вела на платформу; видел, как Каплюш накинул ему на шею веревку; видел, как помощники палача потянули за эту веревку, и она взмыла вверх. Надежда не покидала его до последней секунды. Веревка вот-вот оборвется! Каплюш поклялся! Каплюш получил втрое больше того, что просил.
Веревка не оборвалась!..
Буридана пробила дрожь отчаяния от охватившей его жалости. Его глаза, в которых стояли слезы, уставились на труп, и он пробормотал:
— О Миртиль!.. Бедная Миртиль!..
Где-то рядом с ним в этот момент упал наземь человек, но он не обратил на это внимания; взгляд его по-прежнему был прикован к трупу магнетизмом ужаса. Ошеломленный, он никак не желал признать того, что все было кончено! Что судьба восторжествовала! Что веревка не оборвалась! Что Мариньи был мертв!..
Когда он пришел в себя от изумления, то увидел, что толпа уже разошлась.
Чуть поодаль, у основания виселицы, стояли десятка два любопытных, которые обменивались впечатлениями. Вероятно, было часов двенадцать дня. Солнце изливало на Соколиную гору[22] потоки света. Не было уже толпы, которая прохаживалась бы мимо подножия зловещего сооружения. Не было больше труб, священников, жандармов. Глубокая тишина повисла над окрестными полями. Любопытные тоже удалились.
И тогда Буридан увидел человека, который поднялся по лестнице, вскарабкался на столб и вблизи внимательно осмотрел веревку, которая поддерживала тело.
Буридан уже хотел броситься к виселице, предположив, что некий безумец желает осквернить тело, когда человек, соскользнув вниз и спрыгнув на землю, подошел к нему. Буридан узнал Ланселота, который сказал ему:
— Я хотел посмотреть, почему подрезанная Каплюшем веревка выдержала.
— И что? — прошептал Буридан.
— А то, — сказал Бигорн, пожав плечами, — что Каплюш не подрезал веревку. Она целая. Меня обокрали! Полноте, — добавил Бигорн, отвернувшись куда-то в сторону, — успокойтесь, какого черта, дружище Тристан! Ваши слезы не вернут вашему хозяину жизнь. В конце концов, умереть от веревки или от лихорадки — не так уж велика и разница. Возьмите себя в руки, святым Варнавой заклинаю!..
Только тут Буридан увидел, что Бигорн говорит с человеком, который, сидя на большом камне, обхватив голову руками, выглядел равнодушным ко всему, что происходило вокруг. Юноша тотчас же его узнал: то был Тристан, старый и верный слуга Мариньи. То был человек, который повалился наземь рядом с ним в тот момент, когда Мариньи был повешен.
22
Склон горы к северо-востоку от Парижа принадлежал некогда графу Фалько (лат, сокол), отсюда прозвище Монфокон (фр, соколиная гора).