Лишь Валуа, который также являлся туда пару раз, словно для того, чтобы убедиться, что на сей раз его враг действительно умер, произнес примерно те же слова, какие скажет через несколько столетий перед трупом герцога де Гиза король Генрих III.
— Такое впечатление, что после повешенья он стал ростом повыше, — пробормотал граф.
— Должно быть, Каплюш слишком сильно потянул его за ноги, — с ухмылкой заметил один из офицеров.
Мариньи похоронили в вырытой Тристаном яме. Для того, чтобы тело не запачкалось землей, старый слуга завернул его в саван, который предусмотрительно захватил с собой. Затем могилу засыпали, Тристан окропил ее святой водой, взятой из кропильницы собора Нотр-Дам (что сделало этот кусочек простой земли землей христианской), и вновь прочитал все известные ему молитвы, так как опасался, что Валуа, продолжив свою месть и в таинстве смерти, прикажет священникам пропустить важные молитвы, чтобы душа министра навеки осталась в краях страданий и печали.
Эта деталь, возможно, вызовет улыбку у некоторых из наших читателей, и они будут не правы; в те давние времена смерть была сущим пустяком; то был переход (transire, как говорили римляне, или obire), то было путешествие (откуда пошел и обычай предсмертного причащения). После должным образом — с молитвами и окроплением святой водой — произведенного причащения умереть было не труднее, чем современному путешественнику экспатриировать, то есть покинуть родину, при условии, что у вас есть все необходимое для такого путешествия, пути (via). Потому и не удивительно, что люди в те времена с такой тщательностью готовились к последнему путешествию и старались лишить смертельного врага необходимых молитв, как современный грабитель старается отнять у путника, которого встретил на дороге, все имеющиеся у того при себе деньги.
Словом, Тристан поступал как верный друг, принимая все меры для того, чтобы вернуть душе Мариньи те молитвы, которые мог попытаться у нее украсть Валуа.
Исполнив эти последние хлопоты надлежащим образом, Тристан удалился, конечно, очень печальный, но успокоенный относительно той судьбы, которая ждала умершего. Небольшой отряд спустился к хибарам и в кабачке с вывеской «У нас вино течет рекой» дождался утра, когда можно было вернуться в Париж. Как только ворота открылись, Буридан и его спутники направились в Ла-Куртий, где нашли несшего караул Рике.
— Поезжайте с нами, — сказал Буридан Тристану, — через пару дней мы покинем Париж, где вас больше ничего не держит, где вы и сами рискуете угодить на виселицу. Позднее вы сможете сюда вернуться, как это планирую сделать и я, так как хочу стать доктором философии.
Гийом и Рике пожали плечами, а Бигорн принялся реветь по-ослиному.
— Неплохой способ заработать на жизнь для меня и моей семьи, не правда ли? — промолвил Буридан, не обращая внимания на их кривляния. — Доктор в Сорбонне получает почти столько же, сколько офицер Лувра.
— Признайся лучше, что тебе жуть как хочется ораторствовать, — сказал Гийом.
— Просто он пристрастился к Аристотелю, — добавил Рике.
— Какой осел! — заключил Бигорн.
Тристан тем временем раздумывал над сделанным ему предложением.
— Что ж, так и быть, — сказал он, — я поеду с вами. Но прежде мне нужно собрать кое-какие дорогие моему сердцу вещицы; через пару-тройку дней я присоединюсь к вам здесь.
— Нет, — проговорил Буридан, — когда будете готовы, отправляйтесь в деревушку Руль, где вы найдете дочь несчастного Мариньи, и ждите нас там. Если полагаете, что это необходимо, то можете рассказать ей о смерти отца, так как у меня на это не хватит мужества.
— Хорошо, я возьму это на себя, — сказал Тристан.
И он покинул Ла-Куртий-о-Роз, подав Бигорну знак следовать за ним. Бигорн, впрочем, и сам намеревался уходить, поэтому, предупредив друзей, что его пару дней не будет, он вышел на улицу вслед за Тристаном.
Буридан остался с Гийомом и Рике.
— Ну что, — сказал Гийом, — уж на сей-то раз уезжаем, или у тебя есть еще какой-нибудь Мариньи, которого нужно попытаться спасти?
— Есть Готье, — отвечал Буридан, — Готье, которого ты называешь братом, которого и я тоже таковым считаю. То, что я сделал для Мариньи, который был моим врагом, я могу сделать и для Готье, который приходится нам братом. Филипп умер: спасем же хотя бы последнего из д'Онэ. Словом, я не уеду, пока не вытащу его из тюрьмы или же не увижу мертвым.
Голос изменил Буридану, и из глаз хлынули слезы.
— Бедный Филипп! — всхлипнул Гийом Бурраск.