Буридан, как мы видели, уже знал, что утром следующего дня Готье предстоит умереть, как знал и то, какая смерть уготована его другу. Юноша был глубоко подавлен, тем не менее в глубине души еще теплился лучик надежды. Этот жестокий день тянулся для него очень медленно, однако же он прошел; сгустились сумерки, и посланный в разведку Рике Одрио, вернувшись, доложил, что Готье д'Онэ уже ведут к площади Мартруа-Сен-Жан.
— Стало быть, пора действовать, — сказал Буридан, вздрогнув. — Где этот настой?..
— Вот он, — промолвил Рике, показав пузырек. — Он обошелся мне в.
— Да какая разница!.. Ступай, ступай. Уверен, что он его примет?
— Он целый день ничего не пил, должно быть, уже на стену лезет от жажды. Выпьет как миленький!
В то же время Рике переливал содержимое пузырька в кувшин, который только что наполнил холодной водой. Гийом наблюдал за этими приготовлениями, ворча себе под нос:
— Ладно еще Филипп! Этот-то хоть избежал казни. Но Готье! Ах, бедный Готье! Бедный брат! Как подумаю, что ему.
К горлу его подступили рыдания, и он умолк. Что до Рике, то тот спустился в погреб, где содержался Страгильдо, и передал ему кувшин с водой, сказав:
— Едва о вас не забыли! Но это — не по нашей вине: мы были заняты одной из ваших жертв.
Ничего не сказав, Страгильдо схватил кувшин и осушил до последней капли.
Затем он вновь принял ту преисполненную ожесточенной неподвижности позу, которую сохранял на протяжении всего того времени, что находился в плену у врагов. Он понимал, что приговорен. Весь вопрос для него заключался в том, чтобы узнать, как именно они намереваются его умертвить. Страгильдо знал, что ни на пощаду, ни на сострадание со стороны Буридана ему рассчитывать не следует, а так как он был крепко связан, то постепенно его оставила и надежда на второй побег. Утром этого дня, как и всегда по утрам, Одрио принес ему поесть. И, наделенный могучим аппетитом, Страгильдо, как обычно, уничтожил все до последней крошки хлеба, вот только, пресытившись, испытал жажду. Он поискал кувшин с водой, который ему наполняли по нескольку раз за день, и не нашел его.
Тогда он почувствовал, что жажда усиливается, и заметил, что мясо, которое ему подсунули, было обильно приправлено пряностями.
Тогда страх овладел этим человеком, который никогда ничего не боялся, и который, даже зная, что ему предстоит умереть, выказывал жуткое безразличие.
Страгильдо понял, что его хотят уморить от жажды — такая пытка была в те времена весьма распространенной — и вдруг почувствовал страх.
В приступе отчаяния он тщетно пытался избавиться от пут и издавал вопли, на которые никто не ответил.
Когда наконец поздним вечером Рике принес ему воды, итальянец взял кувшин, выпил и вновь обрел прежнюю беззаботность, а вместе с ней — и надежду.
Быть может, его не убьют?..
Быть может, Буридан в конце концов все забудет и сохранит ему жизнь?..
Он уже начинал вынашивать планы мести.
В тот момент, когда пленник почувствовал, как вместе с надеждой в нем возрождается жажда возмездия, он вдруг покачнулся, глаза застлала пелена. Его охватило некое оцепенение. Он хотел крикнуть, но понял, что язык словно парализовало.
«Они меня отравили!» — подумал он.
В ту минуту, когда Страгильдо показалось, что он вот-вот умрет, его охватила такая боль, какой он никогда еще не испытывал. Умереть он не боялся, но умереть, не отомстив Буридану, который был причиной всех его бед, — это показалось ему худшим из страданий.
И тут появился Буридан.
При свете факела он окинул сторожа львов внимательным, изучающим взглядом, затем, повернувшись к Одрио, промолвил:
— Развяжи его.
Рике подошел к пленнику и кинжалом перерезал путы. Страгильдо зарычал от радости. Он съежился, собрал все свои силы. Прежде чем умереть, он получит утешение, придушив Буридана! И он набросился на юношу. Или, по крайней мере, хотел наброситься. В действительности он с трудом сделал пару шагов и остановился. Итальянец хотел вскинуть руки, чтобы вцепиться в горло своему врагу, который стоял так близко, но руки словно налились свинцом, — их невозможно было даже приподнять…
Буридан ткнул пальцем ему в грудь.
И Страгильдо пошатнулся.
Тогда волна ярости, захлестнувшая подручного королевы, не в силах выразиться в крике или в словах, так как парализованный язык отказывался исполнять свои функции, нашла выход в слезах, которые потекли по этому изумленному, окаменевшему лицу.