В этот момент Страгильдо почувствовал, что яд начинает действовать на его рассудок.
Ярость, боль, месть, жажда убийства — все эти чувства, которые он пережил, растаяли как дым; воля начала его покидать; он перестал плакать, и этот рот, которому были ведомы лишь гнусные и оскорбительные насмешки над несчастными жертвами Маргариты, приоткрылся в неком подобии ошалевшей улыбки.
— Пойдем, — сказал Буридан, выходя из погреба.
И Страгильдо покорно последовал за ним. Где-то в глубинах его души все еще бушевал протест, но он становился все более и более слабым и далеким и вскоре прошел сам по себе.
Вслед за Буриданом Страгильдо поднялся по лестнице неуверенным шагом; но он шел самостоятельно и с горем пополам держался на ногах; в нем было лишь общее оцепенение, подавленность воли, но выпитый им настой не лишил его способности двигаться и ориентироваться в пространстве; он больше не думал ни о побеге, ни о возмездии; Буридан, Гийом и Рике казались ему лишь тенями; он их не узнавал. По прошествии нескольких минут его охватило необычайное блаженство; его шаг стал тверже; сковывавшие язык путы начали мало-помалу развязываться: он понял, что может говорить. Но теперь он не испытывал в этом необходимости: он жил в абсолютном безразличии к тому, что происходило вокруг.
— Как долго будет действовать эликсир? — спросил Буридан у Одрио.
— Примерно три часа, после чего к мерзавцу вернутся все его силы и вся его активность. Поверь мне: уж лучше воспользоваться этим моментом оцепенения, чтобы покончить с ним раз и навсегда.
— Да, — промолвил Гийом, — и негодяю не придется сетовать на подобную смерть, ему, который сбросил в Сену Филиппа и Готье, ему, который.
Буридан прервал его:
— Ждите меня здесь. Если к утру вернусь, уедем вместе, если же меня не увидите, поезжайте в Руль, где я оставил Мабель распоряжения для вас.
Гийом и Рике поняли, что Буридан желает провернуть нечто невозможное.
Но так как им было известно, сколь упрям Буридан, так как по собственному опыту знали, что он уже никогда не поменяет единожды принятого решения, они попросту сжали друга в объятиях, даже не пытаясь отговорить от его плана, каким бы тот ни был.
Буридан взял Страгильдо под руку, предварительно накинув ему на плечи длинный плащ красного цвета, капюшон которого он заботливо надвинул итальянцу на глаза.
Страгильдо последовал за ним, не сопротивляясь.
Они медленно пересекли часть Парижа и наконец прибыли на площадь Мартруа-Сен-Жан. То была небольшая площадь неправильной формы, образовывавшая своего рода треугольник, основание и вершина которого были заняты двумя конструкциями, о которых мы сейчас расскажем, а стороны заполнены низенькими домами, плотно примыкавшими один к другому; некоторые из этих домов располагались ниже уровня площади, вследствие чего окаймлявшие эти стороны площади бордюры примыкали, в свою очередь, к находившимся на первых этажах этих жилищ лавочкам.
Двумя конструкциями, о которых мы упомянули, были тюрьма Мартруа, лежавшая в основании данного треугольника, и разместившийся в верхней его точке позорный столб — один из многочисленных позорных столбов, которыми Париж украшал себя тогда и будет продолжать украшать еще многие века; то был восьмиугольный монумент, на платформе которого выставляли к смеху, любопытству и оскорблениям парижан некоторых осужденных, — сие публичное порицание должно было служить благотворным примером для тех, кто попытался бы повторить их преступления. Что до тюрьмы, то это было массивное строение, состоявшее лишь из одного этажа и подвала; на этаже находились два караульных помещения, в подвале — несколько камер, в которые помещали — и то лишь на одну ночь, ту, что предшествует казни — смертников. Подобная же тюрьма располагалась и на Гревской площади.
В одной из этих камер и дожидался теперь того момента, когда его поведут на эшафот, Готье д'Онэ.
Когда Буридан и Страгильдо прибыли на площадь, возведением этого эшафота как раз занимались помощники Каплюша. Искали и самого Каплюша, но так и не нашли. Но работу смерти не может остановить даже отсутствие палача. Поэтому решили обойтись без главного мастера, и подмастерья теперь суетились, стараясь доказать свои умение и сноровку. Примерно два десятка зевак наблюдали за действиями этих людей, которые работали, что-то напевая; при необходимости эти зеваки помогали им, приподнимая или перенося тяжелые балки, так как то было непростое дело — возведение эшафота, который в те времена поднимали очень высоко, чтобы толпа могла лицезреть казнь во всех деталях.