Спустя мгновение он добавлял:
— Зажгите мою свечу; она не должна быть погасшей, когда я войду в Нотр-Дам. О, но я никогда там не буду!
И он вновь заходился в диком вопле:
— Пощадите! Помилуйте! Помолитесь за душу невинного!
В этот момент Валуа проходил совсем рядом с Бигорном, который и сам уже почти ополоумел от страха.
Бигорн заглянул Валуа в глаза и увидел, что глаза эти были пустыми, как глаза слепца. Но Валуа не ослеп: он сошел с ума!
Как только Ланселот убедился, что Валуа потерял рассудок, граф перестал быть ему интересен. Бигорн набожно опустился на колени перед трупом Ангеррана де Мариньи и попросил у него прощения за тот маневр, который он с ним проделал. Успокоив таким образом свою совесть, он почувствовал себя гораздо лучше и решил закончить начатое.
За занавеской, которую пару минут назад отдернул Валуа, находилась яма, которую Бигорн, судя по всему, выкопал еще днем.
Он поместил туда труп, засыпал его землей, возвратил на место две или три сдвинутых плиты; затем, не имея больше никаких дел в погребе, подошел к продолжавшему свои сетования Валуа и взял того за руку.
— Отведете меня в Нотр-Дам? — промолвил Валуа. — О, я должен оказаться там как можно быстрее! У меня остается так мало времени, чтобы покаяться!..
— Полноте, у вас на это — еще вся жизнь. Потерпите уж, черт возьми.
Валуа покорно позволил себя увести.
Бигорн прошел в зал первого этажа башни, открыл дверь имевшимся у него ключом и, по-прежнему держа Валуа за руку, вывел графа на улицу.
Там он отпустил его, сказав:
— А теперь — ступайте, монсеньор. Вы едва не повесили меня — я едва не повесил вас, и, знаете ли, один из нас должен проиграть. Я бы предпочел, чтобы это были вы. Прежде всего, так будет справедливее, и потом, теперь, когда я богат, я что-то стал дорожить жизнью.
Валуа удалился. Долго еще Бигорн слышал его сетования, которые затихали вдали.
— Помолитесь за душу Ангеррана де Мариньи!..
Затем, когда этот мрачный голос окончательно утих, Ланселот бросил взгляд на старую башню, безмолвную и угрюмую в сумерках, и пробормотал:
— Прощай, Нельская башня, зловещее прибежище призраков. Чего тебе не хватало, чтобы быть славной башней удовольствий, радости и света? Тогда бы у тебя был не Страгильдо, а, скажем, Ланселот Бигорн. Но не будем больше об этом. Ты тоже, проклятая башня, прощена, так как мы тебя уже не боимся. Прощай, Нельская башня!
P.S. Мы видели, что Ланселот Бигорн смог присоединиться к своим спутникам в деревушке Руль. В назначенный Буриданом час небольшой отряд отправился в путь. Добравшись до Бургундии, приятели обосновались в окрестностях Дижона, где, соединенные крепкими узами дружбы, жили вместе долгие годы.
Буридан женился на дочери Мариньи.
В 1324 году его мать, госпожа де Драман, тихо скончалась от старости. Тогда Буридан вернулся в Париж, справедливо полагая, что обо всех этих событиях давно уже забыли.
Что до несчастного Людовика X, которого парижане за его веселый и буйный нрав прозвали Сварливым, то вскоре после смерти Маргариты он начал чахнуть, хиреть и в конце концов почил, после чего трон отошел к одному из его братьев, известному в истории — за неимением другой иллюстрации — под скорее комичным именем Филипп Длинный.[26]
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В один из весенних дней 1325 года, около полудня, в некой симпатичной прибрежной таверне собрались несколько человек. Эти честные парижане только что закончили плотный завтрак, какой могут позволить себе путники, чей аппетит обострился после долгого перехода. Стол был накрыт под обвитой жимолостью беседкой. У их ног, голубая и безмятежная, текла Сена, справа вырисовывались смутные очертания башен, колоколен и флюгеров Лувра, прямо перед ними, на другом берегу, высилась старая Нельская башня. Этими путниками, которые прибыли в Париж тем же утром и намеревались остановиться именно здесь и ни в каком другом месте, были Жан Буридан, его супруга Миртиль, Готье д’Онэ, Ланселот Бигорн, Гийом Бурраск и Рике Одрио.
Они обменивались планами на будущее: Готье думал о том, чтобы удалиться в свое имение; Гийом и Рике, неразлучные друзья, собирались отправиться в кругосветное путешествие.
Тогда Миртиль, до сих пор не проронившая ни слова, сказала взволнованным голосом:
— Но зачем оставлять нас? Разве не объединила нас судьба в общих бедах и радостях? И потом, кто знает, не понадобится ли вновь кому-то из нас помощь других? Не будем же расставаться. Что-то мне подсказывает, что будущее уготовит нам еще немало печалей, если мы нарушим наш договор о дружбе. Что могут отдельные люди против превратностей судьбы? Тогда как мы впятером смогли противостоять всему объединившемуся против нас Парижу!