И, неистово взмахнув ногой, он отправил в другой конец зала ближайший к себе табурет.
Начиналась сцена гнева.
В это время Ланселот Бигорн не сводил с короля глаз и, в свою очередь, думал:
«Вот те на!.. Собирается гроза. Будь начеку, Ланселот, друг мой, если не желаешь оказаться сломанным, как унесенная бурей щепка.
Так уж повелось, что любовь и ненависть могут сразить самого сильного и могущественного точно так же, как и самого слабого, унизив самого гордого точно так же, как и самого смиренного, погрузить его в жалкое и яростное состояние, низвести до уровня самого свирепого, самого гнусного из животных, сделав сразу и тигром, и свиньей!.. Как же ты был прав, Ланселот, что предпочел бутылку самым восхитительным из созданий, как говорят господа влюбленные. Ха, женщины!.. Дьявольские создания, изрыгнутые преисподней на погибель нашей души и тела!.. Бедный сир!.. Мне так его жаль!.. Но, черт возьми! Я не хочу, однако же, говорить ему, что Маргарита — та еще развратница, такая развратница, что по сравнению с ней все потаскушки Двора чудес и Валь-д'Амур покажутся ангелами!.. Нет, я не хочу ему этого говорить. В том настроении, в каком он пребывает, Высочество переломает мне все кости, словно сучки для разжигания огня. Пусть ищет сам!.. Так и быть, я наведу его на след. Но сегодня я пришел в Лувр не за этим».
Все эти размышления, гневные и ужасные — с одной стороны, философские — с другой, занимающие так много места здесь, в действительности пронеслись в их головах за несколько мгновений.
И в ту самую секунду, когда король решал, какому страшному наказанию он подвергнет того, кто заговорит, именно в эту секунду Ланселот думал: «Если я заговорю, он переломает мне все кости».
Машинально король, проходя в своем яростном променаде мимо сидевшего на табурете Бигорна, повторил:
— Значит, ты решительно ничего не знаешь?
— Ничего. Я же уже сказал: ничего!.. Разве что.
Король остановился и, резко развернувшись, живо спросил:
— Разве что — что?
— Да!.. Возможно!.. — промолвил Ланселот, словно говоря с самим собой. — Там будет видно.
— Там будет видно — что?.. Что ты знаешь?.. Говори!
— Что ж. Хорошо!.. Самому мне ничего не известно.
Король взмахнул от досады руками.
— Но, — не спеша, будто взвешивая каждое слово, продолжал Бигорн, — если самому мне ничего и не известно, то я знаю того, кому известно все!
— Кто же это? — жадно проговорил Людовик. — Назови его имя! Казалось, Ланселот не слышит. Он продолжал бубнить себе под нос:
— Где он, этот-то?.. Кто знает?.. Да и жив ли он еще?..
— Не ты ли, пес, — гневно проревел король, — клялся не выводить меня из терпения?.. Говори!.. Или, клянусь Святой Девой.
— Что ж, хорошо. Мессиру д'Онэ, Филиппу д'Онэ известно все. Но что стало с мессиром д'Онэ? Черт его знает. На этом ли он еще свете?
— На этом! — прорычал король с дикой радостью. — На этом, и, в отличие от тебя, я знаю, где именно!
В общем и целом, это словно нехотя брошенное имя должно было вернуть Ланселоту доверие короля, убедив последнего в том, что его шут знает гораздо больше, чем желает сказать, и может быть ему полезен в большей степени, чем то можно было предполагать.
Произнося имя Филиппа д'Онэ, Бигорн делал большой шаг к доверию короля и становился для него важным наперсником, на помощь которого можно было рассчитывать лишь при условии собственных признаний.
Потому-то Людовик и не побоялся открыть ему, что Филипп д'Онэ жив и он, король, знает, где этот чертов Филипп находится. Признав это, Людовик добавил:
— Далеко же я продвинулся. Единственный, кто все знает, говорить больше не хочет, или не может.
Бигорн, несмотря на радость, которую он испытал, узнав, что Филипп жив, даже не шелохнулся и как бы вскользь заметил:
— Это потому, что его не смогли разговорить.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил король.
— Только то, что и сказал: его не сумели или не пожелали разговорить.
— Хо-хо! — промолвил король, закрывая лицо рукой. — Повсюду мне видятся измены. — Но если из него уже не смогли вытянуть ни слова мои верные подданные, кому это удастся? Если не пожелали они, то кто пожелает?..
«Отлично! — подумал Бигорн. — Филипп — пленник короля! Это уже кое-что. Осталось всего-то ничего — узнать, в какой тюрьме он содержится».