— Ховрин! Ты откуда?
— Сейчас из затона.
— Раздевайся, моряк. Картошки напечем, есть будем вместо рябчиков.
Пятилинейная лампочка уютно освещала маленькие владения Заплатного. Пока он приготовлял картошку, меня так разморило, что я стал клевать носом.
— На чем приехал? — спросил Андрей Иванович.
— Пешком пришел из-за Камы.
— Ешь скорее да ложись спать. Завтра наговоримся.
Он снял с гвоздя брезентовый плащ, постелил его на полу, рядом с печкой. Бросил вместо подушки пиджак. Я съел одну картофелину, кое-как разулся, лег на брезентовый плащ и заснул.
Утром Андрей Иванович спрашивает:
— Служба у тебя есть?
— Нету службы.
— Деньжата имеются?
— Рубля три наберется.
— За каким же ты чертом в затон пришел?
— Может, здесь работу найду.
— Какая сейчас работа в затоне? Весной — другое дело. Придется с хозяевами, с кержаками поговорить.
Заплатный пошел в кузницу, а мне велел побродить по алебастровым разработкам. При случае легче будет говорить с хозяевами: парень, дескать, с делом знаком.
И я пошел по разработкам.
Почти отвесно, сажен на двадцать, поднималась белая гора. Рабочие, ломавшие камень, казались по сравнению с ней козявками, а выдолбленные в горе штреки — мышиными норами.
Заглянул на мельницу, где мололи обожженный алебастр. Меня ослепила белая пыль. Протер глаза и увидел большой деревянный круг во всю ширину мельницы. На краю круга лошадь. Рядом — мальчишка с кнутом. Он орал на лошадь, бил ее плетью по впалым бокам. Лошадь переступала с ноги на ногу, а круг вертелся. Я с кашлем и чиханьем выскочил наружу. Ни за что в таком аду не стал бы работать.
В логу, который тянулся от горы до самой Камы, на клетках стояли барки. В начале весны в них грузили алебастр, потом большая вода поднимала их с грунта, и алебастр плавом отправлялся в город.
У барок работали плотники. Женщины занимались пробивкой пазов.
«Вот, думаю, мое привычное дело». Подошел поближе, поздоровался:
— Помогай бог трудиться.
— Кто трудится, а кто шляется, — проворчала одна из женщин. — Вон какой лоб. Взял бы да и помог сам заместо бога.
Работали они неумело. Пакля плохая — не растеребили как следует: прядь неровная, узлы. Я посоветовал перетеребить паклю, а они пустились в ругань.
— Дуры! Вам же легче будет работать.
— Сам дурак. Откуда ты такой выискался?
Когда я рассказал, что я матрос и у Юшкова работал, они перестали ругаться и разговорились. Одна предложила:
— Айда к нам в архиереи! Мы деревенские, в первый раз на пробивке. От тебя, может, научимся.
— Пробивать не умеете, так как же вас таких приняли на эту работу?
— В отработку. Мы у хозяина хлеб брали, вот и маемся. А наших-то мужиков на войну угнали. Мой-от неживой, поди…
На дорожке показался человек в расписных валенках, должно быть, сам хозяин. Работницы прекратили разговоры и усердно застучали молотками.
На другой день, по просьбе Заплатного, меня поставили старшим на пробивку барок, по рублю за день.
В середине зимы в затон стали съезжаться судовые команды. В мастерских появились сезонные рабочие.
В праздники бурлаки с утра до вечера толпились у лавки Агафурова, судачили о войне, вслух ругали генералов, царское правительство. Слышались и совсем незнакомые мне слова: «революция», «кадеты», «большевики».
Каждое воскресенье я проводил в затоне, а потом, дома, приставал к Заплатному, и он, как мог, старался объяснить мне, что значит революция, какие такие большевики и почему бурлаки ругают царя.
В начале марта к нам со станции пришел плотник и по секрету рассказал, что будто бы царя в Петрограде скинули и скоро конец войне. На станции развешаны красные флаги, и господа дают всем пассажирам грамотки.
— Мне тоже один дал. Тонкая бумага, на курево хороша.
Плотник вытащил из коричневого кисета скомканный клочок газеты.
— Кто грамотный? Прочитай-ка.
Я взял бумажку. Меня окружили бурлаки. Некоторые из сезонников в самом начале чтения ушли от греха подальше, другие прослушали все до конца с большим вниманием. В газете было написано:
«…час дорог. Не медлите. Граждане, придите на помощь родине хлебом и трудом!..»
«По поводу передаваемых из Петрограда тревожных слухов, распространявшихся среди населения, объявляю, что долг верных сынов и граждан своей родины обязывает прежде всего к спокойствию и благоразумию. Вменяю себе, как представителю высшей государственной власти в Пермской губернии, в непременную обязанность употребить все меры к тому, чтобы вверенный моему попечению горнозаводский Урал, питающий оборону государства, снабжающий нашу армию оружием, спокойно и уверенно продолжал свою работу до победоносного конца.
Уверен в единодушной поддержке всего населения. Главноначальствующий, пермский губернатор Лозина-Лозинский. Екатеринбург, 1 марта 1917 г.»
Дочитав объявление до конца, я стремглав бросился из затона. Плотник кричал вдогонку:
— Куда попер! Дай хоть на завертку. Попадешься мне, сукин сын! Я тебе заверну салазки!..
Все два километра до алебастровых разработок я бежал бегом.
— Андрей Иванович! — крикнул я, вбегая в кузницу.
Заплатный от неожиданности чуть не выронил из рук кузнечные клещи, у него уже готово было вырваться злое ругательство, но я предупредительно поднес к его носу объявление губернатора. Заплатный схватил бумажку, быстро пробежал ее глазами, погрозил кому-то кулаком и бросил клещи в угол.
— Идем! В затон!..
В воскресный день в затоне не было обычной работы. Только зимогоры кололи лед около судов, у своего сарая расхаживал подрядчик Юшков да по берегу шагал с палочкой Лука Ильич. У лавки Агафурова по-прежнему толпился народ.
— В Петрограде революция! — крикнул Заплатный Луке Ильичу, размахивая обрывком газеты. — Губернатор в Екатеринбург сбежал.
— Слава те господи! — И Лука от всей души, снявши шапку, перекрестился на восток.
— Сейчас, Ильич, не до бога, — нетерпеливо сказал Заплатный. — Собирай народ к котлу. Звони! Твое счастье.
Лука Ильич ударил в сигнальный колокол.
Первыми прибежали из зимовок ребятишки, потом пришли рабочие с околки льда, и потянулся из всех зимовок и землянок бурлацкий люд. Звуки колокола донеслись и до деревни Королевой. Оттуда большими группами шли к затону и бурлаки-квартиранты, и местные жители. Явился сам заведующий затоном Желяев. У него на груди был приколот красный бант.
Кругом гудела толпа. Андрей Заплатный влез на котел, и все стихло. Заплатный стал говорить:
— Товарищи! Царская власть перевернулась. Царя Николашку сбросили с престола. От нас здесь скрывают это, а мы спим. Так и проспим все.
Молча слушали Заплатного бурлаки. Многие — с радостью, кто и с тревогой. За такие речи и за их слушание еще вчера каторга была бы. А тут кто его знает, правду говорит Заплатный нет ли? Часть сезонников гуськом потянулась на лед затона.
После Заплатного вышел к котлу Желяев.
— Граждане, матросы! Государь император отрекся от престола. Государственная власть перешла в руки временного комитета Государственной думы и его председателя Родзянко. Никто от вас не думает этого скрывать…
Тишина прервалась беспорядочным шумом:
— Родзянко? Кто он такой?
— Война когда закончится?
— С заработком как будет?
— Наше теперь право. Довольно, поездили на нашей шее!..
Когда толпа немного поуспокоилась, Желяев заявил:
— А я вам говорю: довольно каркать! Свобода не для дураков. Расходитесь по домам, а завтра на работу! Кто не выйдет — уволю! Вместо вас много найдется. Что я говорю?!
Окрик подействовал. Бурлаки один за другим стали расходиться. Заплатного уже не слушали. К котлу подошел подрядчик Юшков и набросился на своих работников:
— Чего шары пялите, черна немочь! Свобода, свобода! Нет вам сегодня воскресенья. Работать надо. Всем в сарай явиться!
Затон постепенно замирал, потому что у казны не было денег на ремонт судов. Судовые команды расходились из затона. Закрылись алебастровые выработки.