— Выспался. Только если бы не разбудили, все бы еще спал, — признался я.
— Где вчера был?
— С ребятами катушку делал.
— Сегодня опять пойдешь?
Я промолчал.
— Хорошо! Складывай папку. Я сам все сделаю.
Уж не обидел ли я Павла Ивановича? Нет! Глядит на меня и улыбается.
— Вот что, братишка! Бегай, играй с ребятами, на вечерки ходи, одним словом, гуляй напропалую. Заведи себе друзей, влюбись в девушку, только в хорошую…
Я бегом выбежал на улицу.
На заборе около кооперативной лавки, где всегда бывает много народу, висела большая, ярко раскрашенная афиша:
Режиссер П. С. Романов
Распорядитель К. Н. Барышников
У смешной афиши толпилась молодежь. Ребята с хохотом читали ее. Покрикивали:
— Сам-то Романов — счастливый рогоносец.
— Ну и придумали — американские танцы!
Тут же стояла Фина Суханова. Я подошел к ней и поздоровался.
— Смотрите, какое безобразие, — возмущалась Фина. — Играют в школе глупые водевили. И кому они сейчас нужны? Только сельскую молодежь развращают. Надо самим поставить спектакль. Хороший. Например Островского. Вы, Саша, знаете Островского?
— Знаю, — ответил я. — В школе еще когда учился, мы играли «Бедность не порок». Я Егорушку играл.
— Поддержите меня, если я посоветую ребятам самим поставить пьесу…
Когда мы веселой гурьбой пришли на катушку, Фина предложила:
— Давайте, товарищи, поставим на масленице спектакль!
— Не смеши! — зашумели парни. — Какие из нас артисты?
— Опять же, где девок взять?
— Наши на сцене ни за что не будут целоваться, а без этого какой же театр!
Поддержал нас Сергей Ушаков.
— В самом деле. Поставим комедию не хуже поповских интеллигентов, — сказал он.
— Почему поповских? — поинтересовался я.
— Офицер Романов — сын попа, а Барышников в церкви с хором орудует. Пусть у себя в церкви и устраивают балаган, а не в школе.
Целую неделю у нас шли разговоры и споры. Но все-таки нашей тройке — мне, Фине и Сергею Ушакову — удалось уговорить ребят и девушек поставить свой спектакль.
Пьесу выбрали, по неопытности, трудную — «Лес» Островского. Но Фина уговорила принять участие в постановке учителей. Начались репетиции. Подошел вечер спектакля.
Все мы страшно волновались. Во время игры не слушали суфлера, путались, но сыграли удачно. Довольны были и зрители, и особенно сами исполнители.
После вечера, разгримировавшись, мы веселой гурьбой отправились на катушку. Несмотря на поздний час, было много народу. Ярко пылали смоляные факелы. На середине раската были вморожены кремневые гальки. В этом месте от стальных полозьев сыпались разноцветные искры.
Брошенная Финой Сухановой в день первой встречи фраза «Будем друзьями» сбылась, как сказка наяву. Мы очень сдружились с ней во время репетиций. Иногда бывал я у нее. Мы вместе перечитали много хороших книг. Особенно нравились мне сочинения Горького.
Все это я вспомнил после спектакля на катушке. Как незаметно и как скоро прошли хорошие вечера!
— Ты о чем? — вывела меня из задумчивости Фина.
Я ответил по-детски:
— А так…
После масленицы Ефимов решил собрать в школе учителей.
А Панин ворчал:
— Чего с ними возиться? Я бы их всех выгнал из волости.
— Кто же будет учить ребят? — возражал я Панину.
— Знаю я. Слыхал, что ученых людей надо на свою сторону перетягивать… Но до смерти ненавижу.
На собрание, кроме учителей, явились и «добровольцы»: Романов, царский поручик Охлупин, Барышников из церковного хора — все старая сельская интеллигенция.
Среди учителей выделялся учитель рисования Кобелев, полный пожилой человек с пушистыми и седыми усами.
Кобелев приехал в нашу волость поздней осенью семнадцатого года, когда Меркурьев только что отремонтировал помещение для исполкома, и отрекомендовался Меркурьеву гражданским инженером из Петрограда.
— Хотел погостить у знакомых, — объяснил Кобелев, — отдохнуть и…
— Переждать революцию, — досказал Меркурьев.
Гражданский инженер не смутился.
— Вот именно. Я не молод, в революциях ничего не смыслю. Мое дело — строить… Знаете капитана Куделина? Я к нему приехал…
Меркурьев Куделина знал. Это был один из тех немногих, кто не отказался продолжать службу на речном транспорте.
— Хозяина дома не оказалось, — говорил Кобелев. — С таким трудом добрался сюда из Петрограда, что ехать обратно пока не решаюсь. Хочу пожить у вас. Предлагаю свои услуги.
— Документы в порядке? — спросил Меркурьев.
Кобелев вручил председателю целую пачку бумаг.
Тот посмотрел, возвратил бумаги и сказал:
— Ничего не придумаю, товарищ Кобелев. Как-нибудь сами устраивайтесь.
Кобелев извинился за беспокойство и ушел, но через неделю опять появился в исполкоме и показал Меркурьеву приказ уездного отдела народного образования о назначении его учителем рисования в строгановскую школу «с использованием в свободное время и в других школах волости», — так было приписано в приказе.
Начался разговор.
— У нас просьба к вам большая, товарищи, — говорил Ефимов. — Мы, когда бываем в деревнях, объясняем крестьянам политику Советской власти, читаем газеты, беседуем о декретах. Но этого недостаточно. Много у нас еще темноты осталось от царского строя. Учительство должно помогать нам бороться с этим. Вот о вреде религии надо им доклады читать. У нас в отдаленных деревнях, сами знаете, орудуют красноверцы. Главный их наставник Никольский купец и кулак Рукавичкин сулит своим единоверцам рай на том свете, а сам себе рай при жизни устроил.
— А если кто не желает помогать вашей власти? Силой заставите? — послышался чей-то голос.
Ефимов ответил спокойно:
— Зачем же заставлять силой? Мы с такими не церемонимся. Кто не с нами, тот против нас.
— Кто это говорит? — спросил я. — Пусть покажется.
С задней парты поднялся прапорщик Романов.
— Я говорю. И утверждаю, что русской интеллигенции, учительству с вами не по пути.
Многие возмутились выходкой Романова.
— Он не имеет права говорить от имени учителей. Он клевещет на учителей, — заявила Фина Суханова. — Если господин Романов не считает Советскую власть своей властью, его дело. Но зачем же на нас клеветать? Мы, преподаватели строгановской школы, согласны с вашим предложением, Павел Иванович. Сама я готова поехать в какую угодно деревню. Пошлите в Боровскую десятню… Завтра же поеду…
Романов еще что-то пытался сказать, но Охлупин, сидевший с ним рядом, дернул своего приятеля за рукав и прошипел:
— Высунулись не вовремя. Молчите. А лучше уходите отсюда.
Романов, по-военному стуча каблуками, вышел из класса. Охлупин, озираясь по сторонам, встретился взглядом со мной и понял, что я слышал их разговор. На лице его появилась деланная улыбка, он сказал:
— Ведет себя, как мальчишка. Пусть остынет на морозе…
Фина продолжала горячо говорить:
— Надо признать, что мы совсем не бываем среди населения. В школе учим ребят одному, а они слышат от родителей другое. Не обижайтесь на меня, Аристарх Владимирович, — она повернулась к Кобелеву, — вы часто бываете в деревенских школах, а провели хоть одну беседу с крестьянами?
— Простите, Фаина Ивановна, — возразил Кобелев, — Но о чем я буду говорить с мужичками? Об истории искусства? Об архитектуре? Не пойму. Подскажите.
— Подскажу. Научите их печные трубы класть, чтобы черных изб не было. И в этом будет большая польза… Вы инженер. Беседуйте о технике… А придет время, так наши крестьяне потребуют лекции и по истории искусства, товарищи.
Через несколько дней, в воскресенье, от волостного исполкома разъезжались дежурные подводы — учителя строгановской школы отправлялись по деревням с первыми своими докладами и беседами. Мы с Финой поехали в Боровскую десятню.