Выбрать главу

Крестьяне, сняв шапки, молча наблюдали за нашей работой. Многие женщины вытирали слезы.

Бородин с конца поля, махнув фуражкой, прокричал:

— Готово, товарищ Пирогов!

Пирогов провел на плане первую красную черту и написал фамилию нового, настоящего хозяина поля.

— Принимай землю, товарищ Черноус!

— Как это?.. — растерянно проговорил Черноус. — Ребятушки! Неужели правда? Вот спасибо-то.

— Не за что, — ответил Пирогов. — Ты всю жизнь эту пашню обрабатывал для Зобина. Теперь будешь для себя работать.

— Неужели всю Палестину мне?

— Тебе; Кроме того, в пару получишь столько же, да столько же по озими. Всего четыре десятины будешь иметь, товарищ Черноус.

— Кланяйтесь товарищам! Чего глаза выпучили? — крикнул Черноус на свою семейку.

— Не нам надо кланяться, товарищ Черноус, — сказал Пирогов. — Советской власти кланяйтесь.

Максим Черноус встал на колени и поцеловал землю.

Участок за участком мужики принимали поля. Черноус и его соседи уже начали пахать, когда из леса выехали пятеро верховых. Двигались они шагом по опушке в сторону пахарей, а сажен за двадцать пришпорили лошадей и с гиком налетели на крестьян. Засвистели плети. Раздались вопли, крики о помощи. Мимо нас проскакала взбесившаяся лошадь, за ней тащилась сломанная соха. Мы с Бородиным побежали на место свалки. Двое верховых на полном скаку бросились на нас.

— Не трусь, Сашка! — крикнул Бородин. — Из-за деревьев нас не достать. Стреляй в упор из-за елки!

Подпустив одного на близкое расстояние, я выстрелом из нагана выбил его из седла. Бородин снял другого. От деревни бежал уже народ, впереди Пирогов. Остальные бандиты, заметив подмогу нам, ускакали в лес.

Те, которых мы сняли с лошадей, были еще живы. В одном мужики узнали кулака Зобина.

Снова в поле появились пахари. У многих за плечами были охотничьи ружья…

Одного мужика на трофейном коне послали в село к Панину.

Панин приехал с отрядом. Он часа два просидел в бане с арестованными. Потом велел погрузить их на подводу и повез в Строганово.

Один из раненых по дороге умер. Панин велел столкнуть его с телеги в придорожную канаву. На пути к следующей деревне он сказал мужикам:

— Там на дороге падина валяется. Надо закопать. — А Зобину, который лежал на телеге ни жив ни мертв, заявил: — Запомни! С тобой тоже будет так. И со всеми, кто идет против народа. Собакам — собачья смерть, собачьи похороны!..

2

По Каме плыли последние льдины. Мы с Финой стояли на берегу в ожидании первого парохода.

Вот вдали, за речной косой, на фоне темного леса, показался белый кудрявый дымок… Ближе и ближе… Освещенный ярким солнцем, сверкая зеркальными стеклами окон, выплыл красавец пароход с красным флагом на мачте.

— Первый в навигацию! Как хорошо! — сказала Фина.

На пристань потянулся народ. Женщины снимали с голов платки и на ходу махали речникам.

У нас с Паниным прибавилось работы. Красногвардейцы на пристани задерживали подозрительных людей, спекулянтов и дезертиров — всех, кто пытался выехать без пропуска в город.

В деревнях появились мешочники. Под окнами ходили стекольщики, паяльщики, шерстобиты. Среди пришлых людей немало было агитаторов против Советской власти. Поползли всякие нелепые слухи: о взятии немцами Петрограда, о помазании на царство брата Николая Романова — Михаила Александровича.

Из кержацких скитов повылезали зловещие старухи. С библиями старого письма доказывали они скорую гибель большевиков, приход антихриста, возврат всех богатств прежним хозяевам…

Недалеко от Строганова, на лесном высоком берегу реки, в небольшой избушке жил Степан Ушаков. Был он участником японской войны. Начал служить младшим писарем в роте, а к концу войны добился высшего писарского звания — «чиновник военного времени». После войны года два прослужил на пароходе помощником капитана и… задурил. Раздал все свое имущество, кроме охотничьего ружья, соседям. Однажды оделся он в старую рваную одежду и опорки, захватил с собой ружье, боеприпасы и породистую собаку и ушел в лес.

Объявился Ушаков снова только перед революцией. Как-то в сенокос крестьяне, проезжая по Каме на дальние делянки, заметили на берегу новую избушку, которой раньше не было. У воды висели рыболовные снасти. На берегу был вбит высокий столб с доской, на которой крупными буквами было выведено:

НА ХЛЕБ МЕНЯЮ УТОК И ГУСЕЙ,
НА МАСЛО — ЩУК И КАРАСЕЙ.

Крестьяне решили, что это «спасается» какой-нибудь старец божий. Подъехали ближе. Вдруг на пороге избушки появился в лохмотьях огромный, как медведь, обросший волосами человек. Страдовалыцики с перепугу оттолкнулись от берега и что есть мочи стали грести на другой берег.

Это был Ушаков.

Его никогда не видели в Строганове. Все, что ему было необходимо, привозили крестьяне в обмен на рыбу и дичь. Хорошо грамотный, обладающий красивым почерком, Ушаков в своей избушке занимался и «аблакатством» — строчил прошения в суды и на «высочайшее имя».

И, вдруг этот человек заявился к нам на мельницу.

Однажды в полночь, когда мы уже собирались спать, послышался неожиданный стук в окно.

— Кто там? — крикнул Панин.

— Степан Данилов Ушаков собственной персоной…

И перед нами предстал Ушаков. В коротком пальто с заплатами, подпоясан лыком, в лаптях. Через плечо холщовая сумка, в руках дорогое ружье с золотыми насечками.

— Мир честной беседе! — густым басом поздоровался с нами Ушаков. — Не ожидали такого гостя? Любопытный экземпляр?

Ушаков бережно поставил ружье к стенке. Засунув руку за пазуху, достал истрепанную книжонку и бросил на стол. Я взял ее и прочитал: «Протоколы сионских мудрецов». Передал Панину.

— Как она к тебе попала, эта контрреволюционная книжонка? — быстро спросил Панин.

— Дали переписать умные люди, а списки просили раздавать всем, кто ко мне заезжает.

— Переписал?

— Нет!

— Садись и рассказывай по порядку.

Ушаков осторожно, чтобы не раздавить, уселся на наш единственный венский стул и начал говорить:

— Займемся немного воспоминаниями. Когда-то в городе у пристани, где выгружают булыжник для мостовых, мне привелось полюбоваться на своего собственного двойника. Только тот человек был пьян, а я трезв, тот человек безобразничал, а я нет, того человека до такого состояния довела нужда, а меня гордость и глупость. Тот человек был тогда зимогором, а теперь стал настоящим человеком, а я точку свою потерял… и мне нет возврата… Имя тому человеку было…

Ушаков впился глазами в лицо Панина и с расстановкой проговорил:

— Андрей Заплатный.

Панин вздрогнул от неожиданности, но ничего не сказал, будто бы не о нем шла речь.

Он несколько раз внимательно перелистал книжонку и спросил:

— Кто это такие умные люди?

— Эсер Романов, кулак Корма, черносотенец Зобин. Последний, говорят, уже в узилище пребывает. Купить хотели за пуд муки… Да я не продажный… Ненавижу таких. Они жизнь мне испортили… — Ушаков встал с намерением уйти.

— Подожди, Ушаков, — сказал Панин. — Книжонку эту забери сам. Делай вид, что переписываешь. Может быть, они тебе что-нибудь еще поручать будут. К нам больше не ходи. Вот этот рыбак, — Панин показал на меня, — будет приезжать к тебе с удочками. Понятно? А как рыбка, Ушаков? Клев весенний начался?

— У кого клюет, у кого нет, — ответил Ушаков. — Хотя я не люблю людей обманывать, даже таких, которых ненавижу, но за компанию с вами порыбачить не отказываюсь…

Ушаков встал.

— Надо успеть на перелет на Долгие озера. И вам отдыхать пора. Будьте здоровы!

Панин подал ему руку.

— До свиданья, товарищ Ушаков. Ни пуха тебе ни пера.

3

Широко, от горы до горы, разлилась многоводная Кама, затопила Подгорную улицу. Бурлацкий увал оказался на берегу моря. Пароходы ходили по новому фарватеру. Дядя Иван, проходя мимо с баржонкой, зачалился за черемуху в своем огороде, сбросив трап на крылечко избы. Вот было смеху, когда тетка Александра передавала дяде шаньги прямо из окна!