- Вы, значит, в штабе полка уже были, и это там вас направили в наш батальон? - спросил Капитанов, переводя тусклые глаза в дряблых мешках с Ливенцева на Обидина и обратно.
- Нет, мы только что с машины, - с говяжьей машины, - попали к вам... благодаря вот вашей супруге, - сказал Ливенцев.
- Так это вы как же так, позвольте! - всполошился Капитанов. - Может быть, вы оба совсем и не в наш батальон, а в четвертый!.. Ведь теперь, знаете что? Теперь ведь четвертые батальоны в полках устраивают и даже... даже еще две роты по пятьсот человек в каждой должны явиться, - это особо, это для укомплектований на случай потерь больших. А ведь в эти роты тоже должны потребоваться офицеры.
- Ну что же, - я прапорщиков оставлю в своем батальоне, а заурядов пусть берут в четвертый или куда там хотят, - решительно сказала дама в казачьем бешмете.
Теперь при свете лампы, которая, кстати, была без колпака, Ливенцев присмотрелся к ней внимательней и нашел, что она не очень молода, - лет тридцати пяти, - и не то чтобы красива: круглое лицо ее было одутловато, а серые глаза едва ли когда-нибудь и в девичестве знали, что такое женская ласковость, мягкость, нежность. Будь она актрисой даже и попадись ей роль, в которой хотя бы на пять минут нужно было бы ей к кому-нибудь приласкаться, она бы ее непременно провалила, - так думал Ливенцев и отказывался понять, какими чарами приворожила она Капитанова в свое время. Впрочем, он охотно допускал, что между ними обошлось без чар.
- Вы сказали нам поразительную новость, господин полковник, - удивленно отозвался между тем на слова Капитанова Обидин.
- Да, да-а! Теперь та-ак! - очень живо подхватил Капитанов, видимо, довольный, что замечание жены можно обойти стороной. - Теперь дивизия пехотная будет считаться в двадцать две тысячи человек - вот какая! Почти в два раза больше, чем прежняя была, трехбатальонная.
- Это что же, в видах наступления, что ли? - спросил Ливенцев. Конечно, на нас ли будут наступать австрийцы, мы ли начнем наступать на них, мы должны быть прочнее.
- Затеи Брусилова! - презрительно бросила подполковница, разливая чай по стаканам в серебряных подстаканниках.
- Что именно "затеи Брусилова"? - не понял ее Обидин.
- Все эти четвертые батальоны и какие-то роты там пополнения! небрежно объяснила она. - Было желание выслужиться, ну, вот и добился своего - теперь главнокомандующим.
- Вам, значит, он не нравится? - догадался Ливенцев.
- А кому же он нравится? - быстро и даже сердито спросила она, так что Ливенцев счел за благо, принимая от нее стакан, сказать не то, что он думал:
- Приходилось иногда слышать в дороге, что, может быть, он будет лучше Иванова.
- А чем же был плох Иванов, - что эти болваны вам говорили? - совсем уже грозно посмотрела на него она.
Хлебнув было прямо из стакана и чуть не обварив язык, Ливенцев не сразу ответил:
- Все обвинения их сводились только к тому, что Иванов будто бы предлагал стоять на месте.
- А как же иначе? Наступать, как тут под шумок готовится сделать Брусилов? Мы наступать не можем! - решительно заявила подполковница и посмотрела при этом на своего мужа откровенно-яростно, точно он тоже был сторонником наступления, чего и предположить по всему его виду было никак нельзя.
Ливенцев понял подполковницу, как хозяйственную женщину, устроившую себе тут, на Волыни, в деревне Дидичи, вполне сносный "домашний очаг", а к таким "очагам" женщины привыкают, как кошки, и поди-ка попробуй выкинь ее из привычного уклада жизни в рискованное неведомое, - глаза выдерет.
Так думая, Ливенцев заговорил, однако, о другом:
- Что вы - героическая женщина, это для меня несомненно. Женщины в тылу обыкновенно держатся назубок заученного ими правила: наплюй на все и береги свое здоровье. А вы вот - на фронте, куда вам не так легко и просто было попасть, я полагаю. Каждый день вы под обстрелом, и если бы к вам отнеслись, как к царю, который пробыл два часа на линии фронта и получил за это от генерала Иванова георгиевский крест, то и вам могли бы дать, в пример другим, хотя бы медаль на георгиевской ленте.
- Ей и должны будут дать, должны, непременно! - поспешно и тараща глаза из прихотливых складок коричневых мешков, постарался поддержать его Капитанов.
Однако подполковница в бешмете презрительно фыркнула на мужа:
- Ме-даль! Поду-маешь!
Ливенцев увидел, что он дал промах: она, не желавшая наступать, считала несомненным, что ее объемистый бюст будет украшен белым крестом, а не какою-то тривиальной медалью. Но он промолчал, а батальонный совершенно излишне, теребя вышитую салфетку и глядя при этом куда-то под стол, бормотнул:
- Что ж, я ведь никакой глупости не говорю...
Очевидно, у него уже была неискоренимая привычка говорить так в присутствии жены.
- Неприятельские окопы далеко ли отсюда? - спросил Ливенцев, чтобы затушевать неловкость.
- От наших окопов только пятьсот шагов, - ответила на это подполковница вполне по-деловому, как на вполне деловой вопрос.
- Пять-сот ша-гов? - удивился Обидин и даже на Ливенцева посмотрел, не шутка ли это.
Ливенцев сказал спокойно:
- Расстояние приличное. Давно уж оно не нарушалось?
Вместо прямого ответа на вопрос, обращенный к лысому Капитанову, ответ получился косвенный от его супруги:
- В том-то и дело, что против нас сидят не такие уж отпетые дураки! Они нас не очень беспокоят, и мы их тоже.
- Значит, полная взаимность. Но перестрелка все-таки ежедневная? спросил Ливенцев теперь уже подполковницу, и та ответила, наливая ему новый стакан чаю:
- Разумеется, а как же иначе!
Тут же после чаю она распорядилась, чтобы денщик - по фамилии Коханчик, белобрысый, молодой еще малый торопливых движений, развел новых ротных командиров по их ротам.
- Как же все-таки без разрешения командира полка... - попробовал было заикнуться батальонный, но она так крикнула на него: "Не твое дело!", что он тут же умолк.
Зато чуть только из уютного блиндажа Ливенцев вышел в ночь и грязь, он сказал Обидину:
- Конечно, мы сейчас должны идти к командиру полка.
- Как сейчас? Ночью? - возразил Обидин.
- Ночью только и ходить в таких гиблых местах.
- А почему же не в свои роты?
- В какие "свои"? От кого вы их получили?
И Коханчику, который остановился в нескольких шагах от блиндажа, Ливенцев приказал:
- Веди-ка нас, братец, к командиру полка.
Однако он тут же увидел, что не на того напал. Коханчик, еле различимый в темноте, отозвался на это твердо:
- Велено развести господ офицеров по ротам: кого в девятую, так это сюдою иттить, а кого в двенадцатую - тудою.
И он махнул руками в одну сторону и в другую, находясь в понятном затруднении, с которой именно начать.
- Ни "тудою", ни "сюдою" нам не надо, братец, - досадливо сказал Ливенцев. - Веди в блиндаж командира полка, - вот тебе одно направление.
Но Коханчика переубедить оказалось трудно: прапорщики услышали из темноты:
- Цего я не можу, ваше благородие, бо я обязан сполнять приказание командира батальона.
Ливенцева не столько обидело это, сколько развеселило.
- А кто же у тебя командир батальона? - спросил он не без лукавства и услышал вполне обстоятельный ответ:
- Хотя же, конечно, считается так, что их высокоблагородие подполковник Капитанов, ну, однако, распоряжения идут от их высокоблагородия барыни.
Ливенцев рассмеялся и отпустил Коханчика.
Можно было вполне обойтись и без него: по ходам сообщения двигались в ту и в другую сторону солдаты, и всем им было известно, где находится штаб полка.
III
По дороге к блиндажу полкового командира Ливенцев узнал, что фамилия его Кюн.
- Как Кюн? Немец, значит?
Это было очень неприятно Ливенцеву, но спокойным голосом солдат-вожатый ответил:
- Точно так, похоже, что они из немцев.
- Может быть, латыш, а не немец, - вздумалось поправить этот ответ Обидину.
Ливенцев вздохнул и буркнул:
- Будем надеяться, что латыш.
Полковник Кюн был еще далеко не стар, - едва ли набралось бы ему пятьдесят лет; вид к концу дня имел не усталый, напротив - будто только что выспался; в светловолосом ежике на вытянутой голове седины совсем не было; человек рослый, молодцеватой выправки, он принял двух новых офицеров, явившихся в его полк, до такой степени наигранно любезно, что у Ливенцева в первую же минуту никаких сомнений не осталось - немец.