- А я вас поджидал, как же, - улыбаясь, радостно, как старший приятель, а совсем не новый начальник, говорил Кюн, когда оба они назвали свои фамилии. - Разумеется, бумаги о назначении приходят все-таки раньше, чем сами назначенные могут добраться, хе-хе! Транспорт, - вот где наша Ахиллесова пята!
- У нас много слабых мест и кроме транспорта, - попробовал вставить Ливенцев.
- О да, о да, разумеется, много! - весь сморщился и даже глаза закрыл Кюн, но ревниво за ним наблюдавший Ливенцев не нашел никакой горечи в этой мимике.
В петлице теплой тужурки Кюна небрежно торчал Владимир с мечами, - тот самый орден, о представлении к которому Ливенцева писали однажды приказ, но не послали.
- Ну что, как там в тылу, откуда вы приехали? - спросил Кюн с явным любопытством.
- В каком именно смысле, господин полковник? - не понял вопроса Ливенцев.
- Ну, разумеется, - настроения в обществе касательно войны в дальнейшем, и тому подобное! - с игривой улыбочкой уточнил Кюн. - "До победного конца" - как Меньшиков в "Новом времени" пишет?
- Есть и такие мнения, - тут же, как подстегнутый, немножко резко по тону, ответил Ливенцев.
Обидин же добавил:
- Но больше все-таки противоположных, что воевать мы едва ли в состоянии.
- Поэтому? - оживленно повернул голову от Ливенцева к Обидину Кюн.
- Выводы из этого положения всякий делает по-своему, - уклонился от прямого ответа Обидин, а Ливенцев вставил свой вывод:
- Все-таки все сходятся на одном: разговаривать о мире с немцами сейчас могут только одни мерзавцы!
- Хо-хо-хо! - добродушно с виду рассмеялся Кюн. - Это хорошо сказано!.. Ну что же, господа прапорщики, ведь вам с приезда надо бы хоть чаю напиться... Позвольте-ка, как бы это вам устроить?
- Мы уже пили чай, господин полковник, - сказал Ливенцев, - у командира третьего батальона.
- У Капитановых? Вот как?.. Как же вы к ним попали? Ори-ги-наль-ная пара, не правда ли? - с таким видом, точно приготовился рассмеяться, зачастил вопросами Кюн и брови поднял; но Ливенцев был вполне серьезен, когда говорил в ответ на это:
- Конечно, в третьем батальоне у вас, господин полковник, тоже может быть недокомплект офицеров, но мы очень просили бы нас назначить в какой-нибудь другой батальон.
- Как так? Они же вас, оказывается, чаем напоили, и вы же против них что-то возымели?
Кюн протянул это без видимой задней мысли, только с любопытством насчет того, какое же именно недоразумение могло произойти так вот сразу между новоприбывшими прапорщиками и четой Капитановых.
- За чай мы им, конечно, очень благодарны, но служить нам хотелось бы все-таки в другом батальоне... просто потому, что одно дело приватный чай и совсем другое - служба на фронте, - сказал Ливенцев все, что хотел, надеясь избежать этим излишних вопросов.
И Кюн оказался понятлив.
- Да ведь у нас офицеров только подавай, - помилуйте! - заторопился он. - Оба вы, как прапорщики, прошедшие школу...
- Я, господин полковник, из старинных прапорщиков запаса и школу проходил только на Галицийском фронте, - перебил Ливенцев.
- Тем лучше, тем еще лучше! - продолжал Кюн. - Поэтому оба вы и получите у меня роты, но-о... в новом моем батальоне, в четвертом, а не в третьем.
- Очень хорошо, - сказал на это Ливенцев.
Обидин же отозвался застенчиво:
- Не знаю, господин полковник, справлюсь ли я?.. Мне бы лучше сначала полуротным.
- Ну-ну, полуротным! Вас полуротным, а зауряда ротным? - удивился Кюн и добавил: - И разве вы не знаете разницы между окладами ротного и полуротного?.. Ничего, подучитесь... Вот ваш старший товарищ вам поможет, кивнул он на Ливенцева, но тут же добавил: - Вы-то командовали, надеюсь, ротой?
- Так точно, господин полковник, - постарался ответить вполне официально Ливенцев.
В это время отворилась входная дверь в блиндаж, и снаружи ворвался сюда орудийный очень гулкий выстрел, а за ним с небольшими промежутками еще два, и Кюн, к удивлению Ливенцева, вдруг вскочил с изменившимся лицом, точно орудийные выстрелы на позициях были для него новостью.
- Что такое? Что такое, я вас спрашиваю?! - накинулся Кюн на вошедшего с кучей бумаг офицера, точно он был причиной пальбы.
- Постреляют, перестанут, - спокойно сказал офицер с бумагами, здороваясь с прапорщиками. Сам он тоже оказался прапорщиком, годами несколько постарше Ливенцева, который безошибочно угадал в нем адъютанта полка. Фамилия у него была простая - Антонов - и лицо простоватое, бесхитростное и несколько дней на вид небритое, должно быть по недостатку времени.
Кюн вышел в другое отделение блиндажа, к связистам, справляться, кто и во что стреляет, Антонов же успел за это время и узнать, что вот прибыли в полк те, кого поджидали, и шепнуть, что командир полка имеет особенность: не выносит пушечной пальбы.
- Вы шутите? Как так не выносит? - спросил Ливенцев.
- Не могу вам объяснить, как так это у него происходит, а шутить не шучу: я уж около него три месяца, и каждый раз, чуть только пальба, - такая история.
- Почему же он на фронте? - удивился Ливенцев.
- Потому что полковник имеет сильную протекцию, метит в генералы и здесь проходит стаж.
Ливенцев успел только многозначительно переглянуться с Обидиным, когда вернулся Кюн, да и поднятая было стрельба из орудий прекратилась так же внезапно, как поднялась.
- Это дурак Поднимов из аэропланного взвода! - обратился он к Антонову. - Ему захотелось показать, что он, как это называется, стоит на страже! Будто бы летели два неприятельских аэроплана, а он приказал по ним стрелять и отогнал... вот подите с такими! Почем он знал, что это неприятельские, а не наши? Да и летели ли они, или у него в ушах звон? Тоже - показывает старание не по разуму!
Ливенцев наблюдал этого нового своего командира с большим любопытством, стремясь догадаться, в какой именно отрасли военного дела проявлял себя такой любитель тишины, готовый отменить всякую вообще стрельбу на фронте, как совершенно излишнюю.
Блиндаж командирский был не только обшит кругом досками, но еще и оклеен обоями. Фигурные бронзовые часы старинной работы стояли на столе. Пол был дощатый, и соломенный мат для вытирания ног лежал у двери. Блиндаж хорошо проветривался, так что не чувствовалось сырости в нем, несмотря на сырую весеннюю погоду. Потолок из толстых бревен был тоже облицован досками и оклеен белой бумагой. Вообще за зимние месяцы тут было сделано все, что можно, чтобы доставить командиру полка возможные удобства.
Это заставило Ливенцева подумать, что будет за блиндаж у него, командира роты, которой ведь не было на позиции до последнего времени, и чем его можно если не украсить, то хоть несколько привести в удобный для жизни вид. Об этом он и спросил Кюна, взявшего уже в руки бумаги, принесенные Антоновым.
- Вы, прапорщик Ливенцев, назначаетесь мною ротным командиром тринадцатой роты, а вы, прапорщик Обидин, - четырнадцатой, - совершенно служебным уже тоном ответил Кюн. - Что касается блиндажей для вас, то они имеются налицо, в примитивном, разумеется, виде. И это уж от вас зависит как-нибудь их обставить, если вам удастся найти для этого что-нибудь тут в деревне.
- Я, признаться, не заметил как-то с приезда, велика ли деревня, сказал Ливенцев, поднимаясь с места.
- Трудно ее и заметить, - улыбнулся ему Антонов, проворно пиша бумажки о назначении и ставя на них печати, - она почти вся сгорела и растаскана по бревнышку на блиндажи.
- Все-таки десятка два домишек, кажется, осталось, - добавил Кюн, подписывая эти бумажки. - Так вот, подите отдохните с дороги, господа, познакомьтесь со своими ротами, а завтра мне доложите. Кстати, они у нас стоят пока в резерве.
Ливенцев и Обидин простились с Кюном и пошли искать четвертый батальон и в нем свои роты. Провожатого солдата им дал Антонов.
IV
Это бывает с каждым человеком, который долго куда-то, - куда бы то ни было, - едет или идет, вообще движется. Безразлично даже, желанное и радостное это или нет, но вот цель достигнута, путь окончен, дальше двигаться некуда и незачем, - и тогда наступает заминка во всем человеке: усталость, если был перед этим подъем; охлаждение, если вовсю перед этим цвела и пела душа; сдержанность, если была порывистость, и, наконец, пустое и холодное сознание обреченности, если и в пути ничего хорошего не ожидалось.