Боцман стаскивает куток с кучи рыбы, а Васька с поспешностью циркового акробата зашнуровывает его.
— Как работаешь, медуза! Быстрее надо!
— От нас не убегёть, — шмыгает носом Васька и хитренько улыбается.
— Вир-pa! — хрипит боцман, и Брюсов набрасывает несколько витков ходового шкентеля на барабан лебедки; лебедка лязгает, пустой куток взвивается над палубой. А Брюсов, ослабив шкентель, — весь внимание, — сощурившись от дыма сигареты, прилепленной к нижней губе, ждет команды боцмана. Брюсов... он и здесь в своей роли: на нем причудливая женская шляпка, а у рубашки, расцвеченной пальмами и обезьянами, ни одной пуговицы — будто полушубок надет прямо на голое тело.
Мишка, пунцовый от натуги, выводит стрелу за борт.
— Майна! — кричит боцман, и Брюсов ловко сбрасывает шкентель с барабана, куток плюхается в море.
Боцман с Васькой, перевесившись за борт, перегоняют рыбу из горловины в куток. Когда волна подкатывается к борту и, расшибив пенистый гребень, летит на палубу, Васька прячется, а боцман фыркает и кричит:
— Куда полез, медуза?
— Страшно, Егорович.
Рыба в такт качке двигается лавиной по палубе, выплескивается за борт. Ее надо рассортировать, погрузить в трюм, разбросать по отсекам.
Андрей, Брюсов, Сергей, радист, я сортируем рыбу: окуня — в один отсек, камбалу — в другой, звероподобных скатов — в третий. Крабов бросаем на нос, к самому брашпилю — на берегу можно будет угостить знакомых. Минтай, которого больше всего, грузим в трюм. В трюме самые здоровые — Сын и стармех, — стоя по пояс в рыбе, разбрасывают ее по отсекам, чтобы она не двигалась во время качки и не создавала крен.
Борька с Макуком острыми до предела ножами шкерят треску. Конечно, ни стармеху, ни мне, ни тем более Макуку нет необходимости работать на палубе. Но какой же ты рыбак, если твой товарищ работает, а ты равнодушно смотришь!
Не успели разделаться с этой порцией и выбросить за борт мусор (все, что трал вместе с рыбой притащил с морского дна: причудливые водоросли, осьминогов, ежей, морских звезд, камни), как боцман хрипит:
— Полундра! Майна куток!
И снова палуба заливается рыбой. Грохот, треск, скрежет... ни одного лишнего слова. Ребята забыли про все, ребята работают. И только слышно: «майна», «вира», «стоп», «полундра», да иногда, если заест трос в блоках или кто зазевается, соленое словечко слетит с соленых губ.
При такой работе забываешь про все: руки быстро и точно делают свое дело, сердце ровно стучит, а сам внимательно следишь — не перепутать бы чего и не помешать бы товарищу. Работа всех зависит от каждого.
И вот из своих владений выползает Артемовна. Она увешена чайниками, с огромнейшим подносом, на котором горки сыра, бутербродов, пачки печенья.
— Подкрепиться надо, ребятки, — говорит она и, балансируя чайниками, с трудом пробирается по палубе. В своей безрукавной душегрейке, одетой на белый халат, она похожа на пингвиниху. Даже походка пингвинья — за полгода работы на море она еще не научилась ходить в качку по палубе.
— Стоп! Перекур! — кричит боцман.
Ребята обступают ее. Первым подкатывается Васька.
— Игде моя большая кружка? — говорит он, набивая рот сыром. — Мне бы послаще, Артемовна, со сгущеночкой.
— А мне черное, — говорит боцман.
— Всё здесь, ребятки. — хлопочет Артемовна, — всё здесь.
Кофе... мне не раз приходилось пить его, впрочем как и всем людям, дома, в ресторанах, столовых, но такого, как здесь, никогда я не пил такого кофе! Как оно пахнет! После кружки живительное тепло разливается по всему промерзшему телу, от кофе веет обжигающим ароматом, здесь, в холодном соленом море, у ребят появляется сила, настроение становится блаженным.
— Еще сгущеночки, — говорит Васька.
— Давай-давай, Вася, не теряйся! — кричит Брюсов.
Васька со своей большой кружкой усаживается на трюме.
— Вкуснота-а-а! — говорит он, отдуваясь.
— Пейте, ребятки, пейте, — суетится Артемовна, — может, вам сюда пельменев принести?
А кофе-то самое простое, ячменное. Когда-нибудь Василий будет пить кофе самое дорогое, вскипяченное не в трехведерном котле и взболтанное морем, а в специальном кофейничке, отстоявшееся. Будет смаковать маленькими глотками, развалившись в кресле, «которое качается», о котором он так мечтает, читать газету или смотреть «телевизер», но так блаженно «вкуснота» он никогда не скажет.
— Мне бы еще, Людмила Артемовна, — говорит кто-то.
— Сейчас, мальчики, сейчас, — говорит она и, собрав чайники, отправляется в очередной рейс.