Похоже, размышлял я, американец заплатил за долгое путешествие такого невзрачного коня исключительно из сентиментальных соображений.
Я спросил у пожилого норвежского конюха, все ли в порядке, и он ответил на ломаном английском, что он вполне доволен. Он остался сидеть на брикете сена, безучастно глядя перед собой, а я стал обходить лошадей.
Лошади мирно жевали и не подозревали, что несутся в вышине со скоростью шестьсот миль в час. Ощущение скорости пропадает, если ничего не мелькает за окном.
Без приключений мы совершили посадку в аэропорту Кеннеди, где в самолет поднялся жующий резинку таможенный чиновник с тремя помощниками. Говорил он медленно, через слово вставляя «э-э», но документы и лошадей осмотрел очень придирчиво. Наконец мы могли начать разгрузку. Прежде чем ступить на американскую землю, все лошади должны были пройти через площадку с дезинфицирующим средством, и, проводя через нее лошадей, я услышал, как таможенник спросил у норвежца, есть ли у него разрешение на работу, на что тот ответил, что приехал не работать, а отдохнуть две недели благодаря любезности нового владельца. Я и сам оказался в Америке впервые и позавидовал норвежцу с его двухнедельными каникулами. Из-за пятичасовой разницы во времени сейчас было шесть часов по местному времени, а поскольку мы отправлялись назад в шесть утра, то у меня оставалось на Нью-Йорк девять часов. И хотя организм мой уже был готов отключиться, я не собирался тратить эти часы на сон.
Единственно неприятным было то, что мне не хотелось начинать новый рабочий день со слипающимися глазами. Билли зевал не меньше моего, сооружая очередной бокс, и только пожилой Альф успел отдохнуть. Поскольку он почти ничего не слышал, даже если кричать ему в ухо, мы трудились в полном молчании, словно роботы, погрузившись каждый в свои мысли, далекие друг от друга, как полюса магнитов. Одинаковые полюса отталкиваются, разные притягиваются. Мы с Билли были два холодных Северных полюса.
Обратно мы возвращались с полным грузом, как это было заведено у Ярдмана. Он не любил порожних рейсов, особенно межконтинентальных. Поэтому он не ленился обзванивать клиентов, чтобы обеспечить полную загрузку. Владельцев это устраивало – в таком случае Ярдман предоставлял им скидку. Тимми и Конкер не одобряли этой практики, и теперь я понял почему. Человеческий организм не любит фокусов со временем. Но где-то над Атлантикой мою сонливость и усталость как рукой сняло. Я впервые столкнулся с лошадью, разбушевавшейся в полете.
Старый Альф потряс меня за плечо, и, увидев в его глазах испуг, я мигом вскочил на ноги и поспешил туда, куда он показывал, – в переднюю часть салона.
Во втором от начала боксе увесистый трехлетний жеребец разломал свой хомут и теперь стоял в деревянной клетке, не сдерживаемый ничем. Его передние ноги были связаны, но он методично бил задними. Он был весь в мыле и время от времени тревожно ржал. Его сосед, прижавшись к краю бокса, пугливо закатывал глаза, стараясь не попасть под копыта буяна. Доски дрожали, дребезжали и начали трескаться, еще несколько ударов – и все сооружение рухнет.
Рядом со мной возник второй пилот. Нервно теребя меня за рукав, он прокричал:
– Капитан говорит, что не может вести самолет, когда лошадь так прыгает! Он говорит, что надо заставить ее стоять спокойно, иначе нарушается баланс.
– А как ее заставишь?
– Это ваша проблема, – отозвался он. – И бога ради, сделайте что-нибудь поскорее!
Задняя часть бокса уже была разломана. Цепи, правда, удерживали ее части на месте, но через минуту-другую все может развалиться. Тогда мы окажемся один на один с обезумевшим животным, и стоит ему заехать копытом в иллюминатор, герметизация нарушится и нам всем настанет конец.
– У вас на борту есть шприц и снотворное?
– Нет. Обычно мы выполняем пассажирские рейсы. Почему вы не захватили?
Не было инструкций, предусматривающих наличие всего этого при перевозках животных. Это, конечно, упущение, но рассуждать об этом было поздно.
– У нас в аптечке есть транквилизаторы, – сказал второй пилот, но я покачал головой.
– Не пойдет. Они непредсказуемы. Могут успокоить, а могут, наоборот, возбудить, – сказал я и подумал, что, возможно, жеребец взбесился как раз от неправильной дозы. С лошадьми часто получается наоборот, к тому же просто невозможно сделать инъекцию из обычного шприца взбесившейся лошади.
– Принесите нож, – сказал я. – Или что-нибудь длинное и острое. И поскорее.
Второй пилот повернулся и, спотыкаясь, побежал по проходу. Между тем жеребец окончательно выломал заднюю стенку. Затем развернулся и просунул голову между двух брусьев, пытаясь высвободиться. В его глазах была паника.
Билли вытащил из-за пазухи револьвер и дрожащей рукой стал целиться в голову жеребца.
– Не валяй дурака! – крикнул я. – Мы на высоте тридцать тысяч футов!
В этот момент появился второй пилот с хлебным ножом-пилкой в руках. Увидев револьвер, он чуть не упал в обморок.
– Н-не н-надо, – пробормотал он. – Н-не н-надо.
Зрачки Билли расширились. Он не видел и не слышал ничего. Он впился взором в жеребца, готовый пустить в ход оружие, которое могло убить всех нас.
Жеребец выбил чеку, скреплявшую брусья, и, протиснувшись между ними, вырвался на свободу, словно поток, прорвавший плотину. Я сделал шаг вперед и ударил его ножом туда, где голова переходила в шею. Каким-то чудом я угодил в сонную артерию. Отбежать я не успел.
Жеребец обрушился на меня, закатывая глаза, обливаясь кровью и тщетно пытаясь снова встать на ноги. Его грива забивалась мне в рот и лезла в глаза, его туша придавила меня к полу. Вздымающиеся бока жеребца словно делали мне искусственное дыхание, как в каком-то кошмарном сне. Он никак не мог подняться, постепенно его судороги ослабли, и он затих.
Тогда подошел второй пилот, схватил меня под мышки и выволок из-под поверженного животного. Кровь продолжала хлестать из его раны, растекаясь алыми ручейками по доскам пола. Альф распотрошил один из брикетов сена и стал забрасывать лужи. Сено тотчас же превратилось в бурую промокшую массу. Я не знал, сколько пинт крови в жеребце, но из этого, похоже, она вышла вся до капли.
Моя одежда намокла, от сладковатого запаха стала подступать тошнота. Шатаясь, я добрался до уборной, стащил с себя все, что на мне было, и стал отмываться. Я непрерывно дрожал.
Кто-то бесцеремонно распахнул дверь. Это был второй пилот. Он протянул мне брюки и свитер. Похоже, они были из его гардероба.
– Подарок фирмы, – сказал он.
Я кивнул в знак благодарности, оделся и пошел назад, успокаивая по пути прочих наших четвероногих пассажиров.
Второй пилот тем временем препирался с Билли насчет револьвера. Билли утверждал, что пуля не пробьет металлическую стенку. Пилот ругался и кричал, что нельзя так рисковать: мол, мог быть рикошет в стекла иллюминаторов. Меня же интересовало другое: почему Билли носит при себе заряженный револьвер так, словно это обычный бумажник?
Глава 5
Вернувшись домой, я рухнул в кровать и заснул как убитый. Утром я проспал и еле успел в Кемптон, где проводились скачки любителей. Я подумал, что достойным завершением этой недели будет падение с той дохлятины, на которой я опрометчиво согласился выступать. И хотя я неверно рассчитал момент, когда мой жеребенок прыгал через последнюю канаву, я не упал исключительно потому, что вцепился в жеребца, словно пиявка: уж очень не хотелось грохнуться на землю.