— Я сказал, мы улетаем, — сухо заметил я, — и давайте больше не будем об этом.
Джон мрачно и неохотно стал подниматься. За ним Билли. Я выждал некоторое время и пошел за ними. Дистанция между нами носила явно символический характер, не без сарказма отметил я.
Работники аэропорта убрали помост, летчики, вернувшись из кафе, тоже заняли свои места, и мы полетели назад в Кембридж. Во время полета мы сидели на брикетах сена на значительном расстоянии друг от друга. Джон уперся локтями в колени и уронил голову на руки, а Билли смотрел вдаль, на облачное небо.
Доски и брусья, ранее составлявшие боксы, теперь лежали плашмя на торфяных подушках, и самолет казался большим и пустым. Грохот усилился, и мне даже стало жалко Джона. Фирма, которой принадлежал самолет, быстро приспосабливала его для самых разных перевозок. Цепи на полу использовались и для крепления пассажирских сидений, и для боксов с животными. Самолет мог везти шестьдесят туристов в один день и партию свиней или коров в другой. Только перед очередным рейсом сиденья снимались или устанавливались и выметался соответствующий сор — солома и навоз в одном случае и пачки из-под сигарет и пакеты с блевотиной в другом.
Навоз нельзя было выгребать на иностранной территории. В соответствии с карантинными инструкциями его полагалось везти назад в Англию. Как ни странно, вдруг пришло мне в голову, торфяные подушки никогда не воняли. Даже теперь, когда в самолете не было лошадей и запаха конского пота. Правда, самолет не был герметизирован, в него попадал свежий воздух и пахло в нем не так, как в конюшне, даже после солнечного дня.
В Кембридже первым у самолета оказался веселый, не утомленный работой акцизный чиновник, пришедший разобраться с лошадьми. Он залез в самолет, как только к нему приставили трап, что-то грубо сказал командиру и затем перешел из кабины пилота в салон.
— Что вы сделали с лошадками? — удивленно спросил он, озирая голые стены. — Сбросили в Ла-Манш?
Я объяснил, в чем дело.
— Черт, — буркнул он. — А я-то хотел уйти пораньше. Ну а что вы купили во Франции?
Джон промолчал, я покачал головой, а Билли сказал агрессивным тоном:
— У нас не было ни одной свободной минуты, чтобы отойти от самолета.
Таможенник в своем темно-синем костюме весело покосился на меня. Похоже, он уже имел дело с Билли.
— Ладно, — сказал он. — Еще увидимся. — Открыв двойные двери, он помахал рукой служителям, катившим трап-настил, и, как только тот был приставлен, весело сошел по нему и зашагал к зданию аэропорта.
Поскольку мы прилетели по расписанию и благодаря отсутствию лошадей, с которыми мы провозились бы при разгрузке, мы с Джоном и Билли последовали за ним, чтобы перекусить. Я сел за один столик, а Джон и Билли демонстративно выбрали другой, как можно дальше от меня. Но если Билли таким образом собирался меня задеть, то он просчитался. Я был рад, что меня оставили в покое.
Наконец прибыли лошади, и мы быстро погрузили их в самолет. Затем я вошел в аэропорт, уладил с таможней все формальности на вывоз лошадей, оторвал пилотов от четвертой чашки кофе, и мы снова взмыли в чистое зимнее небо, перелетели через серый Ла-Манш и приземлились во Франции. Снова нас приветствовали те же таможенники, самым тщательным образом проверили груз и дали добро. Мы выгрузили лошадей и проследили, как их грузят в автофургоны, дабы удостовериться, что они отбыли к своим новым владельцам. На сей раз четырехлетки оказались на месте, и мы сразу же занялись их погрузкой.
Поскольку лошадей было всего четыре, надо было наладить два бокса — работа, на сей раз показавшаяся мне достаточно утомительной. Вклад Джона в четвертый рейс состоял в том, что он навесил сетки с сеном для четвероногих пассажиров, но и здесь он выказал удивительную медлительность и неуклюжесть.
Когда лошади спокойно устроились в боксах, мирно жуя сено, мы отправились в здание аэропорта. Впереди Джон с Билли, я сзади. Единственное слово, которое я услышал, когда они спускались из самолета, было «пиво».
Маленькая техническая неувязка с документами в одном из кабинетов привела к задержке. К таким неувязкам и задержкам я уже успел привыкнуть. Поездка без задержек — это вообще большой подарок судьбы. Когда ты везешь, скажем, двадцать лошадей, то стоит возникнуть каким-то вопросам в связи с одной из них, и рейс может отложиться на несколько часов. Как правило, дело бывает не столько в лошадях, сколько в том, заплатила ли фирма данному аэропорту за самолет или рейс. Обычно рейс задерживался до тех пор, пока не производилась оплата. Препирательства порой принимали такой ожесточенный характер, что просто хотелось выпрыгнуть в окно. Я очень гордился умением сдерживать себя, когда все вокруг бушевали и винили меня во всем. Киплинг остался бы мною доволен.