С предосторожностями лезем мы через забор. Вождь диких дакотов и делаверов повисает на гвоздях. Витька Богоявленский с силой отдирает дакота от забора и не слишком считается, что станется с брюками гурона, а Стальное Тело мрачно и злорадно изрекает: — «Посаженные на кол просят о воде». — Дакот и делавер пыхтит. Клок казинетовых брюк остается гвоздям на поживу. Треклятый забор! Сколько лишней работы доставляет он нашей смирной и тихой старушке экономке! Многократно сбивали мы гвозди, дабы они не рвали бурсацкой одежды, но всевидящее око тимохино всегда примечало отсутствие гвоздей, и опять и вновь сторожа украшали ими наш забор!
Когда мы были готовы уже разойтись, Трубчевский слегка присвистнул:
— А задачки синяя говядина решает тоже по Евтушевскому. Я заглянул в ихние книги, недалеко ушли от нашего брата.
— Нам с ними не сравняться, — заметил угрюмо Стальное Тело с чугунным гашником. — Они в университет поступят, а мы дальше сельского попа не пойдем.
— Лучше зарежусь, а в попы не пойду, — объявил Трубчевский-Черная Пантера и взмахнул фалдами пальто точно хвостом.
— Я тоже не пойду в попы, — поддержал его хранитель печати Петя Хорошавский и почему-то покраснел.
— Друзья! — промолвил ободряюще Верховный Душитель. — О попах и речи быть не может. Нам нужен целый мир.
— Но мы-то не нужны миру, — гробовым голосом изрек Стальное Тело.
— Ты прав, мой бледнолицый брат, — Сказал Серега, он же гурон, он же делавер и дакот, он же Бурый Медведь, он же Орясинов. Сказал и потрогал разодранное место, будто хотел лишний раз убедиться в печальном происшествии…
Туги-душители приумолкли.
…Нечаянно нам посчастливилось выбрать удачный район, около семинарии. Родители заклейменных, естественно, заподозрили не нас, а семинаристов. Семинарское начальство по жалобам произвело безуспешные дознания. Вечером около семинарии взад и вперед слонялись караульщики. Клеймить стало труднее, да и надоело оно уже нам. Решили свершить новые, более громкие подвиги. Верховный Душитель приказал изготовить дальнобойные рогатки. Рогатки вышли на славу.
…Темной безлунной ночью туги-душители разместились на бурсацком дворе: попрятались в дровах, примостились у конюшен, за сараями. Впереди, в шагах ста с лишним, дряхло оседал в снежные сугробы классный корпус. Колкий ветер забирался в рукава, под полы; но туги-душители не замечали ни красных рук, ни посинелых губ своих. Прошел надзиратель Кривой, он кутался и прятал голову в поднятый воротник мешковатого пальто. Из классов в Вертеп Магдалины протопала группа бурсаков. Меднолицый повар Михеич вышел из кухни, докурил цыгарку, крякнул от холода, ушел обратно. На задах ночной сторож лениво, с большими промежутками, бил в колотушку.
Главный Начальник первым натянул рогатку. В одном из средних окон классного корпуса жалобно и гулко звякнуло и осыпалось стекло. Наступило зловещее затишье. Стекла стали потом лопаться сразу в разных местах. Окна дрожали в мелком и звонком дребезге, будто ляскали зубами, стонали и охали. Лопающиеся звуки рассыпались мелкими колючками, свивались, сбивались в кучу, вновь буйно раскидывались и расплескивались. Черных дыр в окнах делалось все больше. Мы спешили. Костюшка бил почти без промаха. Прикусив до крови нижнюю губу, он ловко и упруго оттягивал резину. Глаза у него светились. Стальное Тело пускал заряды с колена, тяжко сопел и даже хрюкал при попаданиях. Петя Хорошавский шептал: — «Опять я, кажется, не попал». — Он старался, точно готовил уроки накануне непременного спроса. Вождь делаверов лежал на брюхе, резину натягивал, высовывая язык, и при удаче любовался вышибленным окном. Эстет! Горячее всех работал Главный Начальник: запуская камень, он свирепо выкатывал глаза и, если не попадал, невнятно ругался. Несмотря на ветер, он покрылся крупными каплями пота.
…Каким упоительным неистовством, каким чудесным безумием напояет разрушение! Дзинь! Дзинь! Дзинь! — и вместе с этим внутри освобождается безрассудная стихия. Она хлещет горячими, огненными взметами, будто раскалывается стеснительная оболочка и освобожденный человек по-новому сливается с миром. Откуда столько неожиданной силы и сила кажется неисчерпаемой? Ум, чувство подчинены чему-то темному, первородному, между ними нет разлада, все слилось, часть и целое едины. Пан! Все! И уже нет ничего невозможного, все доступно. Мысль претворяется в дело и дело рождает мысль. Зрение обострено, члены делаются легкими, подвижными. Ни опасений, ни страха! Сколько отваги! Восторг потрясает человека! Необычайное ощущение свободы, полная и совершенная непроизвольность! И уже не всплески, а бешеный вихрь кругом и в человеке. Есть непередаваемое мгновение; вселенная, все чувства и помыслы сливаются в одну внепространственную точку и в ней — боль, упоение, нечто яростное и всепоглощающее, пронзительное и ослепительное! Дальше нет ничего и ничего не может быть! Бытие — не бытие, жизнь и смерть в полном слиянии!..