- Я не обманываю тебя, Карим, - ответила Лизонька, ее голос звучал спокойно и уверенно. - Я просто хочу помочь тебе узнать правду о себе. Но я не могу сделать это за тебя. Ты должен сам, хотя бы попытаться.
Она подошла ко мне ближе, ее голубые глаза сверкали не огнем, а спокойным светом бескрайнего космоса, что я видел по магической стене. Я чувствовал, как моя паранойя постепенно отступает, как скарабеи в моих мыслях рассыпаются в пыль.
- Я не хочу уничтожить тебя, Карим, - продолжила она, ее голос был мягким и спокойным. - Я хочу, чтобы ты жил, чтобы ты был счастлив. Но ты должен встретиться с правдой, чтобы понять, что ты можешь быть свободным.
Ее слова были как бальзам на мою рану, как луч света в темной комнате. Я чувствовал, как моя душа постепенно оживает, как страх отступает перед надеждой. Я понимал, что она права. Я не мог бежать от правды вечно, я не мог бежать от самого себя.
— Как? — спросил я, голос мой был еще слабым, но в нем уже звучала надежда.
— Я не знаю, Карим, — ответила Лизонька, ее рука легко коснулась моего плеча. — Но я буду рядом с тобой. Я помогу тебе найти ответы. — Рука исчезает с моего плеча.
Она отвернулась от меня и пошла вглубь древнего города. Я остался один на площади, окруженный древними зданиями и затейливыми арками. Я не знал, чему верить. Но я чувствовал, что Лизонька не врала. Она знала правду, но не хотела говорить её мне. И я должен быть готов к тому, что правда может быть жестокой.
Глава 10
Я остался один на площади, окруженной древними зданиями, словно призрак. Впрочем, давление на голову тут же прошло, паранойя отступила, и шарм Лизоньки не пудрил мне голову, и это не вызывало конфликтов между ментальной защитой сознания и её шармом. Время здесь застыло, и тишина, давящая своей вечностью, обволакивала меня, как густой туман. Мои шаги эхом разносились по пустым мостовым.
Старинные фонари, одиноко торчащие на высоких столбах, напоминали о былой жизни, когда-то по этим мостовым сновали люди, спеша по бесспорно важным делам. Я представлял, как их лица, освещенные мерцающим светом, застывали в улыбках, грусти, волнении. Теперь же их места заняли призраки: полустертые надписи, словно отпечатки забытых чувств; пожелтевшие фото и обрывки газет, заброшенные витрины, что смотрели на меня с тусклой грустью; шепот ветра в пустых окнах, словно это были лики тех, кто ушёл из этого мира, но все еще не нашёл свой покой.
Камни мостовой, вымощенные веками, шептали под ногами. Каждый булыжник хранил в себе отпечаток истории, которая бурлила здесь много лет назад. Я вдыхал воздух, пропитанный ароматом диких цветов и специй, что доносились со стороны базара, и казалось, что там время течет иначе, медленнее, позволяя погрузиться в глубины минувших эпох.
В моем сердце разливалась тоска по чему-то недостижимому, но такому знакомому. Я чувствовал, как сама история, пропитанная страданиями и былыми радостями, проникает в меня, заставляя задуматься о своей собственной судьбе. Но в моей голове была пустота. Только отголоски забытых снов, где я видел её, женщину с глазами цвета небесной синевы, как две холодные звезды, сияющие в ночи. Они смотрели на меня с нежной печалью, а её голос, тёплый и одновременно властный, тихо шептал мое имя: «Карим, Карим, помни, кто ты…».
- Карим! - вновь слышу тот голос, что слышится где-то вблизи, и, обернувшись, вижу её.
Я видел её, женщину с глазами цвета небесной синевы, как две холодные звезды, застывшие в бездонной глубине. В них не было тепла, только вечная зима, окутывающая всё вокруг ледяным безмолвием. Они смотрели на мир с отрешенностью, словно принадлежали к другому миру, недоступному для понимания простых смертных. Ее волосы цвета воронова крыла обрамляли лицо, словно тень, скрывая от посторонних глаз тайны, которые она хранила в себе. Лицо с тонкими чертами и бледной кожей казалось высеченным из мрамора, неподвластным времени или эмоциям. Она была словно статуя, прекрасная, но чертовски холодная, и её красота несла в себе некую опасность, напоминающую о том, что за неприступной внешностью может скрываться сердце, замёрзшее от боли.
Я чувствовал родную душу, и это манило сделать шаг вперёд. На ней было такое знакомое платье, словно из снов, из черного атласа, словно ночь, гладкое и скользящее, что облегало ее фигуру. Ткань переливалась шелковистым блеском, то мерцая, то гаснув под светом фонарей.
По всей поверхности платья, от плеча к подолу, красовалась вышивка, словно узор из застывшего ветра. Серебряные нити, тонкие, как паутинки, сплелись в причудливые завитки, переходящие в стремительные линии. Они танцевали, словно в бешеном вихре, застывшие в движении, словно захваченные бурей. Иногда казалось, что вышивка шевелится, словно ее действительно колышет невидимый ветер. Нити трещали, словно порывы урагана, и это трепетание передавалось самой ткани.
Вгляделся в её лицо. Я чувствовал, что знаю её, но не мог вспомнить, где видел.
- Иди со мной, Карим, - сказала она. - Пора домой.
Посмотрев в ее голубые глаза, которые были полны любви и надежды. Я не сирота, пронеслось в голове. У меня есть семья! Даже если это всё ложь, то плевать. Ведь чего больше всего желает маленький сирота? Впрочем, чувство морока и иллюзорности бытия до сих пор не покидало меня.
Я взял ее руку и вместе мы пошли вглубь древнего города, держась за руку матери. Её тепло и уверенность передавались и мне, заставляя утихнуть бурлящие в душе сомнения. Впервые за долгие годы я почувствовал себя дома. Она рассказывала мне о прошлом. О том, как я родился в семье могущественных магов и обладал редким даром управлять льдом, молнией и временем.
И как мой дедушка Вальдемар отсек наш род от семейного древа, ибо дети его возжелали власти, что и не снилась отцу, пойдя на сделку с самой тенью и тьмой… Вальдемар был мудр и праведен, будучи главой рода, а его слово было законом. Он верил в то, что род наш будет процветать благодаря честному труду и чистым помыслам. Но его сыновья были иными. Жажда власти, как раковая опухоль, пожирала их изнутри. Они видели во власти не ответственность, а способ достичь личного благополучия, не задумываясь о последствиях.
Когда они обратились к воистину темным силам, Вальдемар понял, что их души уже отравлены скверной. Он отверг их, отрекся от них и отобрал имя рода. С тяжелым сердцем, но с твердой решимостью он отсек их от семейного древа. Это был болезненный и тяжелый выбор, но он считал, что это единственный правильный путь, чтобы сохранить чистоту рода. Он считал, что лучше остаться в одиночестве, чем пойти на компромисс.
Вальдемар сделал сей шаг с тяжелым сердцем, но с чистой совестью. И вот я, внук ВВП, и ношу тяжелый груз сей истории. Я смутно помню о деде и его делах, но также вижу последствия действий его сыновей.
- Но ты не один, Карим, — сказала она, гладя меня по волосам. — У тебя есть брат. Скоро. — ответила жещина на мой невысказанный вопрос.
Мы подошли к огромным воротам, возвышающимся над нами подобно великанам, сотканным из серого камня. Их поверхность была покрыта резьбой древних мастеров. Застывшие драконы извивались вокруг рам ворот, их хищные фигуры, чешуя, вырезанная с удивительной детализацией, переливалась в лучах света. Между драконами, на широкой перекладине ворот, тянулась древняя рунная надпись, похожая на зубы некоего мифического зверя, что светились в угасающих неясным светом, словно вбирая в себя остатки былой магии. Каждая из них пульсировала, и воздух вокруг ворот казался вздрагивающим от невидимой энергии.
От всей этой величественной конструкции так и веяло древностью и мощью, неким таинственным знанием, таким запретным и непостижимым. В этих воротах словно была собрана вся история этого мира.