Я почти никогда не слышала, чтобы он говорил о ком-нибудь равнодушно. При том, что провести его нелегко и он прекрасно подмечает чужие недостатки, он почти всегда сглаживает отрицательную характеристику оговоркой: "Он не слишком симпатичен, но ведь надо учесть и то, что..."
Вот почему беседы с ним доставляют истинное удовольствие. Его размышления свидетельствуют о поразительном знании человеческой натуры, о здравом смысле, которого у него не занимать стать. Ему присущи мысли без затей и своеобразный юмор, подчеркиваемый улыбкой, чуть приподнимающей уголки губ, чтобы отразиться в глазах. Он возвращает цену затасканному слову, возвращает цену тому, что добрые люди думают, не решаясь сказать из опасения, что недостанет ума -гораздо легче прослыть умником, изрекая злые парадоксы, нежели говоря правду избитыми фразами.
Бурвиль говорит без изысков. Но как человек искренний и прямой, ненавидящий страдание и несправедливость, он возмущается страданием и несправедливостью. На вопрос, доволен ли он пребыванием в такой-то стране третьего мира, где он снимался, Бурвиль отвечает, что не может хорошо чувствовать себя там, где всюду проглядывает нищета, и начинает рассказывать, как ему было там нестерпимо тяжко... Если его воспоминания касаются войны, звучит тот же протест против ее возмутительной нелепости.
Мои предварявшие книгу записи о Бурвиле заполнены его размышлениями - им не нашлось места ни в одной главе -вполне отвлеченными, и тем не менее они характеризуют его лучше тех рассказанных им историй по поводу которых возникли.
Например, когда мы говорили о его детстве, он, вспоминая своего учителя, рассказал, что это был за прекрасный человек и как он встретился с ним на официальном приеме в родных краях. Разговор зашел об этом приеме, и Бурвиль, напустив на себя чопорность, изобразил присутствовавших на нем особ -красивых господ при орденах и регалиях - и всю сцену приема, но в конце концов расхохотался: "Я не знаю, как вести себя в таких местах... Понимаете, у меня язык не поворачивается сказать "господин президент" или "мэтр"... Не могу - и все тут - назвать "мэтром" даже того, кем восхищаюсь, это ужасно смешно. И как сказать, например, "монсеньер" епископу?"
Он мне рассказывал, что фирма, занимавшаяся прокатом фильма "Через Париж", организовала в рекламных целях конкурс носильщиков парижских вокзалов, победитель которого награждался путешествием в спальном вагоне до Марселя, где сам Бурвиль должен был его встретить и целый день сопровождать с одной официальной церемонии на другую. И он вспоминает одно связанное с этим происшествие. "Победителем оказался североафриканец, но кое-кого это не устраивало, и того хотели обвинить в жульничестве. К счастью, другой носильщик из Нормандии, и это было мне приятно, хотя ложным патриотизмом я не страдаю, доказал, что победил именно североафриканец. Терпеть не могу расизма... А во время банкета в Марселе, все по той же причине, что он не француз, к нему обращались "на ты". Не понимаю, как люди позволяют себе кого-нибудь тыкать: лично я "на ты" только с тем, кто "на ты" со мной"...
Но еще в моих записях есть отдельные слова, смысл которых ясен лишь мне одной: "дети", "материнский день",
"присуждение наград", потому что в тот день мы разговаривали о наших детях и нашей семейной жизни...
На этом хочется ненадолго остановиться и рассказать о Бурвиле-семьянине.
Дело не только в том, что с именем Бурвиля не связаны светские сплетни. Он не единственное исключение. Дело в том, какое место в его жизни занимают жена и дети или, скорее, в том, что ему удалась личная жизнь, удалось найти равновесие между человеком и актером. Разумеется, если я расскажу вам о Бурвиле, который после рабочего дня просит детей показать отметки в дневниках, беспокоится о больном горле одного из них, обсуждает с женой предполагаемую покупку ковра, сходит на кухню и, приподняв крышку кастрюли, заглянет, что приготовлено на ужин, расскажет за столом о мелких происшествиях дня, велит младшему сынишке убрать локти со стола... а когда улягутся дети, ведет беседу с женой о трудной проблеме (например, о подписании очередного контракта - он не принимает решений, не посоветовавшись с ней) - вас это не удивит. Вы знаете, что так оно и должно быть...
Все это покажется вам в порядке вещей, разумеется, в отношении Бурвиля. Скорее, вас удивляют, наверное, те актеры, жизнь которых - серия светских скандалов, потому что они живут... как актеры, то есть их образ жизни полностью определен средой. Вот почему то, что покажется вам естественным в жизни Бурвиля, не так уж естественно, не так уж в порядке вещей. Чтобы жить, как он, нужна особая предрасположенность, весьма редкая у актеров. Если верно, что жизнь актера при нормальных обстоятельствах может распределяться, как и для всех нас, между семьей и профессией, верно и то, что эта профессия отличается требовательностью, полна соблазнов и готова поглотить целиком тех, кто к ней причастен. Но если Бурвиль не поддается дешевым соблазнам, когда они не отвечают его желаниям, - это не только вопрос нравственности, это вопрос вкуса.
Что поражает меня, так это жизнь Бурвиля - жизнь Человека Как Все, но посвятившего себя профессии, не похожей ни на одну, - всепоглощающей, всепожирающей, требующей полной самоотдачи, профессии, которая вынуждает актера почти ежедневно, включая воскресенье, уходить из дому часов в восемь и возвращаться, когда все спят.
Бурвиль редко снимается в летние месяцы или во время пасхальных каникул, эти периоды он посвящает семье. Он занимается зимним спортом не в феврале, как все, а в школьные каникулы, так как уезжает в горы с детьми... Все это и еще многое другое указывает, как он заботится о том, чтобы возможно лучше оберегать семейную жизнь.
Даже когда он в Париже, его редко застанешь дома. Но уж когда он дома, он дома весь, без остатка. Если его редко встретишь на вечеринках и других светских сборищах, то прежде всего потому, что они его не интересуют, и еще потому, что он стремится посвятить крохи свободного времени жене и детям. Главной темой наших бесед была его забота о том, чтобы воспитать детей настоящими людьми. И, как логическое следствие, - его восхищение женой, разделившей с ним тяжесть этой задачи, которая, вероятно, одному ему была бы не под силу.
Я расскажу немного о его жене, хотя бы потому, что она его подруга вот уже двадцать лет и его второе "я", и еще потому, что, думается мне, в семейном союзе, сохраняющем прочность уже столько времени, один супруг - отражение другого и помогает лучше понять другого. Будь подругой жизни Бурвиля очаровательная пустышка, это исказило бы его портрет. Но все дело в том, что его подруга - не очаровательная пустышка. Когда я встретила одного из самых давних друзей Бурвиля и попросила рассказать мне о нем, тот призадумался и потом заговорил о его жене, словно таким, окольным путем он мог лучше познакомить меня с ним самим.
Эта молоденькая девушка из Бурвиля в Нормандии, полюбившая ученика пекаря и ждавшая его, пока он искал свое место в жизни, приехала к нему в Париж, когда он получил возможность основать семейный очаг. И вдруг в ее жизни начались перемены, к которым она не была готова. С этого момента ей оставалось лишь одно - крепко держаться за свою судьбу и, несмотря на всю неподготовленность, нести ее бремя и решать соответствующие проблемы, как положено жене Бурвиля. А это значило, что, поскольку ее муж, вопреки своей профессии, хочет во что бы то ни стало оставаться человеком, как все, она должна быть женой, как другие жены. Но только в лучшем смысле этого слова. Что не так-то легко. Поначалу главная проблема для этой четы заключалась в том, чтобы сберечь свой союз, поскольку молодому человеку и молодой женщине, связанным общими планами (быть вместе счастливыми и, раз они любят друг друга, иметь детей, а со временем как можно лучше поставить их на ноги), многое угрожало из-за профессии мужа. Я думаю даже не о ревности, которая могла бы поселиться в душе молодой жены, чей муж постоянно сталкивается с великими соблазнительницами сцены и экрана. Но я думаю об опасении, что можешь оказаться не на высоте положения в среде, где судят о человеке по одному лишь внешнему впечатлению. Я думаю также о горести ожиданий, о чувстве одиночества и просто о мысли, что муж, который целиком, со всей страстью, отдается своему делу, принадлежит вам меньше, чем мог бы принадлежать на его месте другой.