- Но ведь именно на этом турнире он короновал Лианну Старк королевой любви и красоты? Там была принцесса Элия, его жена, однако он отдал корону девице Старк, которую после украл у ее жениха. Как он мог? Неужели он был так несчастлив со своей дорнийкой?
- Не мне рассуждать о том, что было на сердце у принца, ваше величество. Принцесса Элия была достойной и любезной дамой, хотя и не могла похвалиться крепким здоровьем.
Дени поплотнее запахнулась в львиную шкуру.
- Визерис сказал как-то, что всему виной я, потому что родилась слишком поздно. - Дени в свое время горячо спорила с братом и осмелилась даже сказать, что Визерис сам виноват, поскольку не родился девочкой. Он жестоко избил ее за такую дерзость. - Если бы я родилась вовремя, сказал он, Рейегар женился бы на мне, а не на Элии, и все бы сложилось по-другому. Будь Рейегар счастлив со своей женой, Старк ему бы не понадобилась.
- Возможно, и так, ваше величество... но мне всегда казалось, что Рейегар не создан для счастья.
- Послушать тебя, жизнь у него была очень унылая.
- Не то что унылая, но... принцу была свойственна меланхолия, чувство...
- Какое чувство?
- Чувство обреченности. Он был рожден в горе, моя королева, и эта тень висела над ним всю жизнь. Визерис рассказывал о рождении Рейегара только однажды - возможно, потому, что эта история казалась ему слишком грустной.
- Тень Летнего Замка?
- Да. Однако не было места, которое он любил больше, чем Летний Замок. Он навещал его время от времени, совсем один, если не считать его арфы. Даже рыцарей Королевской Гвардии он не брал туда с собой. Он любил спать в разрушенном чертоге, под луной и звездами, и каждый раз возвращался оттуда с новой песней. Когда он играл на своей высокой арфе с серебряными струнами и пел о сумерках, слезах и гибели королей, слушателям казалось, что он поет о себе самом и о тех, кого любит.
- А узурпатор? Он тоже любил грустные песни?
- Роберт? - усмехнулся Арстан. - Роберт любил смешные песни, чем похабнее, тем лучше. Сам он пел, только когда бывал пьян: "Бочонок эля", "Погребок", "Медведь и прекрасная дева"...
На этом месте драконы подняли головы и дружно взревели.
- Кони! - Дени вскочила на ноги, вцепившись в львиную шкуру. Силач Бельвас снаружи заорал что-то, послышались другие голоса и лошадиный топот. - Ирри, ступай посмотри...
Полотнище у входа распахнулось, и вошел сир Джорах, пыльный и забрызганный кровью, но невредимый. Опустившись перед Дени на одно колено, он сказал:
- Ваше величество, я извещаю вас о победе. Вороны-Буревестники сменили хозяев, рабы обратились в бегство, а Младшие Сыновья слишком перепились, чтобы драться, как вы и говорили. Враг потерял двести человек убитыми, большей частью юнкайцев. Рабы побросали копья, наемники сдались. Мы взяли несколько тысяч пленных.
- А наши потери?
- И дюжины не наберется.
Лишь теперь Дени позволила себе улыбнуться.
- Встань, мой славный храбрый медведь. Взяты ли Граздан и Титанов Бастард?
- Граздан отправился в город, чтобы сообщить ваши условия, - сказал сир Джорах и встал. - Меро, узнав, что Вороны перешли к нам, бежал. Я послал за ним погоню - далеко ему не уйти.
- Хорошо. Оставьте жизнь всем, кто присягнет мне на верность, будь то наемники или рабы. Если достаточное количество Младших Сыновей захочет перейти к нам, оставим их отряд в целости.
На следующий день они прошли последние три лиги, оставшиеся до Юнкая. Если бы не желтый кирпич, вместо красного, город мог бы показаться вторым Астапором: те же осыпающиеся стены, высокие ступенчатые пирамиды и огромная гарпия над воротами. На стенах и башнях толпились люди с арбалетами и пращами. Сир Джорах и Серый Червь построили войско, Ирри с Чхику поставили Дени шатер, и она стала ждать.
Утром третьего дня городские ворота растворились, и оттуда потянулась вереница рабов. Дени на своей Серебрянке выехала им навстречу. Маленькая Миссандея оповещала всех проходящих, что своей свободой они обязаны Дейенерис Бурерожденной, Неопалимой, королеве Семи Королевств Вестероса и Матери Драконов.
- Миса! - воскликнул темнокожий мужчина, несший на плече маленькую девочку, и девочка повторила своим тонким голоском: - Миса! Миса!
- Что они говорят? - спросила Дени у Миссандеи.
- На старом, неиспорченном гискарском это означает "мать!".
Дени со щемящим чувством вспомнила, что своих детей у нее никогда не будет. Она подняла дрожащую руку и, должно быть, улыбнулась, потому что мужчина улыбнулся ей в ответ и снова крикнул:
- Миса! - Другие подхватили его крик. Люди улыбались ей, протягивали к ней руки, становились перед ней на колени. Одни кричали "миса", другие "аэлалла", "катеи" или "тато", но все эти слова значили одно и то же: мать. Они звали ее матерью.
Крик ширился и рос. Кобыла Дени, испугавшись его, попятилась, затрясла головой и замахала серебристым хвостом. Казалось, что даже желтые стены Юнкая заколебались от этого рева. Все больше рабов выходило из ворот, примыкая к общему хору. Целые толпы, спотыкаясь, бежали к Дени, чтобы прикоснуться к ее руке, погладить ее лошадь, поцеловать ей ноги. Ее бедные кровные всадники не могли отогнать их всех, и даже Силач Бельвас испуганно мычал.
Сир Джорах хотел увести ее прочь, но Дени вспомнила видение, которое явилось ей в Доме Бессмертных.
- Они не причинят мне вреда, - сказала она. - Они мои дети, Джорах. - Она со смехом тронула каблуками Серебрянку и поехала им навстречу, а колокольчики в ее косе звенели, восхваляя победу. Дени перешла на рысь, потом поскакала галопом. Коса стлалась позади, и освобожденные рабы расступались перед ней.
- Матерь, - восклицали они сотней, тысячью, десятью тысячами глоток. Матерь, - выпевали они, касаясь ее ног, пока она пролетала мимо. - Матерь, Матерь, Матерь!