Сир Хрюшка опустил лук, и Четту показалось, что он сейчас заревет.
— Он слишком тяжелый.
— Давай целься, — сказал Гренн.
Толстяк послушно выдернул из земли третью стрелу, пристроил ее на лук и выстрелил. Сделал он это быстро, не щуря глаз, как делал первые два раза. Стрела попала намалеванной углем фигуре в грудь.
— Попал, — изумленно молвил сир Хрюшка, глядя, как она дрожит в стволе. — Видел, Гренн? Эдд, смотри, я попал!
— Прямо промеж ребер, — подтвердил Гренн.
— Я его убил? — допытывался толстяк.
— Ты угодил бы в легкое, будь у него легкие, — пожал плечами Эдд, — но у деревьев их, как правило, нет. — Он взял у Сэма лук. — Скажу, однако, что я видал выстрелы и похуже. Мне самому такое не всегда удается.
Сир Хрюшка прямо сиял — можно было подумать, что он и впрямь невесть что сотворил. Но при виде Четта с собаками его улыбка увяла на корню.
— Ты попал в дерево, — сказал Четт. — Поглядим, что будет, как дело дойдет до ребят Манса-Разбойника. Они-то не стоят на месте и не шуршат листочками. Они прут прямо на тебя и так вопят, что ты сразу штаны намочишь. Кто-нибудь засадит топор прямо между твоих поросячьих глазок, и последним, что ты услышишь, будет «ух», когда он раскроит твою башку.
Толстяк весь затрясся, и Скорбный Эдд положил руку ему на плечо.
— Брат, — проникновенно сказал он Четту, — если это приключилось с тобой, то почему и с Сэмвелом непременно должно приключиться?
— О чем ты толкуешь, Толлетт?
— Да о топоре, который раскроил тебе башку. Правда ли, что половина твоих мозгов тогда вытекла и собаки их слопали?
Здоровенный дубина Гренн заржал, и даже Тарли выдавил из себя улыбочку.
Четт пнул ближайшего пса, сгреб покрепче поводки и стал взбираться на холм. Улыбайся себе на здоровье, сир Хрюшка. Поглядим, кто из нас посмеется нынче ночью. Жаль, что у него не будет времени убить заодно и Толлетта. Дурак, нытик, морда лошадиная.
Подъем был крут даже с этой, самой отлогой, стороны Кулака. Поначалу собаки гавкали и тащили его вверх, надеясь на кормежку. Он дал им отведать своего сапога и вытянул плеткой большого зверюгу, который на него рявкнул. Добравшись до лагеря, он привязал их и пошел докладываться.
— След там точно есть, Великан верно сказал, только собаки его не взяли, — сообщил он Мормонту перед его большим черным шатром. — Старый, поди, да притом у реки, вот запах и выветрился.
— Жаль, — проронил лорд-командующий, лысый, с косматой седой бородой. Голос у него был таким же усталым, как и взгляд. — Свежее мясо нам всем пошло бы на пользу. — Ворон у него на плече закивал и повторил:
— Мясо. Мясо. Мясо.
Можно собак съесть, подумал Четт, но промолчал и добавил про себя, когда Старый Медведь его отпустил: этому я уж больше кланяться не буду. Ему показалось, что стало еще холоднее, хотя он мог бы поклясться, что это невозможно. Собаки на привязи скулили, сбившись в кучу, и Четту тоже захотелось к ним — погреться. Вместо этого он обмотал нижнюю часть лица черным шарфом, оставив только щель для рта. На ходу ему было теплее, и он обошел вокруг лагеря, заложив за щеку кислолист. Часовым он тоже дал пожевать и потолковал с ними. Среди дневных караульщиков его людей не было, однако невредно было узнать, что у кого на уме.
На уме у всех большей частью был проклятый холод.
К вечеру ветер усилился и стал выть в трещинах кольцевой стены.
— Не выношу этого звука, — сказал маленький разведчик по прозвищу Великан. — Точно ребенок плачет, молока просит.
Закончив свой обход и вернувшись к собакам, Четт увидел поджидающего его Ларка.
— Офицеры опять собрались у Старого Медведя и спорят о чем-то с пеной у рта, — сказал тот.
— А чего им еще-то делать? Они все из благородных, кроме Блейна, и слова у них заместо выпивки.
Ларк подошел поближе.
— Баранья башка все толкует про птицу, — сказал он, убедившись, что поблизости никого нет. — Теперь он допытывается, запасли мы зерна для этой поганой твари или нет.
— Да ведь это ворон — он мертвечину клюет.
— Может, и его склюет? — ухмыльнулся Ларк.
Или тебя. По мнению Четта, в силаче Пауле они нуждались больше, чем в Ларке.
— Ты за Малыша не беспокойся. Делай свое дело, а он сделает свое.
Сумерки уже заволокли лес, когда Четт, избавившись наконец от Сестринца, сел точить меч. В перчатках заниматься этим было трудновато, но снимать их Четт не желал. На таком холоде надо быть дураком, чтобы хвататься за сталь голыми руками — мигом кожу сорвешь.