— Ну, заходил... Что ж из этого, что заходил? - ворчала Петровна, сердито швыряя в печи кочергой. - Повертелся во дворе, пошмыгал носом, да и обратно. А тут как раз Владимир Петрович подвернулся, да так его припугнул ятапным, что твой Вася припустился, только пятки засверкали, — ехидно улыбалась Петровна.
— Давай, сочиняй больше, так он и напугался вашего Петровича! Эх, тетя, тетя! Когда вы перестанете мне жизнь портить? — укоризненно сказала Надя.
— Это я-то тебе жизнь порчу? Да ты знаешь ли, негодная девчонка, что я всей душой хочу тебе хорошей жизни! — кричала Петровна, стуча противнями.
— Все я вижу, чего вы мне хотите... — сказала Надя, выходя из кухни.
После разговора с дворником и Евдокией Петровной Надя поняла, почему молчал Чилим. В голове ее кружились и другие мысли: письмо могли ей не передать, оно могло затеряться на почте, а может быть, нет уже Васи в живых... Надя решила съездить в деревню — узнать, пишет ли он матери. Через несколько дней она попросила у матери разрешения съездить в деревню — побывать на могиле Сереженьки. Мать не возразила, а только посоветовала долго там не задерживаться.
Надя быстро собралась, купила чаю, сахару для гостинцев Ильиничне и отправилась на пароход.
Поздним вечером пришла она к матери Чилима, Та встретила ее со слезами.
— Чего это вы, мамаша, плачете? — спросила Надя, расцеловав Ильиничну в соленые от слез щеки.
— Да как же мне не плакать, Вася-то в гошпитале лежит, ранен. Вот письмо-то, на-ка, почитай, — подала бумажку Ильинична.
У Нади при этих словах тоже навернулись на глаза слезы. Подвинула она поближе коптилку и начала читать про себя. Но Ильинична заставила прочесть ее вслух, Чилим писал: <Здравствуй, дорогая мама, шлю тебе низкий поклон и желаю здоровья. Мама, я лежу в госпитале, ранен. Но не беспокойся, ранение небольшое, скоро все заживет. Вот чего, мама, ты помнишь, у нас в деревне жила барышня, Надей ее звали. Мне сказали, что она вышла замуж. Правда ли это? Ты узнай-ка да напиши мне. Обо мне не беспокойся, я чувствую себя хорошо. Твой Вася».
— Правда, что ли, что вы замуж вышли? — спросила Ильинична, когда Надя кончила читать письмо.
— Нет, мамаша, это ему все наврали. Ты вот чего, мамаша, вскипятила бы самоварчик, я тебе чаю с сахаром привезла.
За чаем Ильинична немножко развеселилась, рассказала Наде, как принес солдат письмо, а также о том, что она взяла на воспитание ребенка, за которого получает три рубля в месяц.
— Что за ребенок? Откуда вы его взяли? — с затаенной тревогой спросила Надя.
— Да женщина тут померла, а детей пятеро, родных нет. Староста сунулся было сдать их в приют, а там не взяли, вот и раздают теперь сельчанам.
— Вот ребенка-то напрасно взяла, мамаша. Я бы сама тебе немножко стала помогать.
— Ничего, зиму-то проживем, а весной староста хочет снова в приют хлопотать.
- Да уж теперь до весны придется держать. А где он у вас? — спросила, оглядывая комнату, Надя.
— На печке спит, — кивнула Ильинична.
— Ну что ж, мамаша, время уже позднее, давайте будем и мы спать.
Ночью Наде спалось плохо. Она все время думала о Васе. А тут, проснувшись, на печке запищал малыш:
— Мама, я пить хочу, мне здесь жалко.
— Ну иди ко мне на кровать,— тихо сказала Ильинична, подавая чашку с водой Сереже.
Этот детский голосок вызвал в сердце Нади какое-то болезненное чувство. Ей стало очень грустно, до того грустно, что она заплакала тихими, горькими слезами матери, потерявшей ребенка. Отерев слезу прядью волос, Надя задумалась: люди умирают — оставляют сирот-детей, дети умирают — их горько оплакивают родители. Люди ищут счастья, а когда находят, то другие стараются всеми силами разбить, уничтожить его... Много мыслей лезло в голову Нади. Но все же к утру она заснула.
Когда Надя проснулась, Ильиничны уже не было дома. Надя поспешно встала, умылась и оглянулась вокруг. Каждый предмет в этой лачуге напоминал ей о Васе. Выйдя в сенцы, она увидела на стене сеть, а в углу за дверью — багры и весла. И сердце Надино снова сжала тоска. Прошла она на задворки, присела на скамейку у самого обрыва, где частенько вечерами встречались с Васей, скрываясь от любопытных глаз, и перед ее взором открылась широкая могучая Волга. Река была в это утро тихой, безлюдной. Осень уже положила яркую позолоту на увядающую листву островка, где впервые проснулась ее любовь к Васе. Глядя на эту увядающую листву, Надя задумалась: «Неужели и наша любовь повянет и осыплется, как эта осенняя багряная листва?» В это время скрипнула калитка, и голос Ильиничны прервал Надины мысли: