— И тебе, наверное, стакан поднесли? — спросил Бабкин.
— Я было спрятался в тамбуре, да Дернов увидал и затащил меня в вагон. Приказал подать чайный стакан.
— То-то от тебя водкой прет, — сказал Кукошкин.
— А все-таки он хорош! Вот это уж командир, отец родной, а не командир. Все-то он чувствует и все знает... — с чувством гордости сказал Чилим.
— О чем, говоришь, спорят? — поинтересовался Ку-кошкин.
— Да все о войне. Дернов крепко сказал... — и Чилим пересказал слова полковника. Солдаты внимательно слушали его.
— Командир правильно говорит, — подтвердил Кукошкин, — мы это все и на собственной шкуре чувствуем... Думаете, зря над нами немцы смеются, — проговорил ефрейтор, вытаскивая из-за голенища свернутую бумагу.
Это был плакат, найденный разведчиками в немецких окопах, захваченных на Северном фронте. На нем был намалеван яркими красками царь Николай Второй в лаптях, в синих штанах и в красной рубашке до колен, подпоясанной широким голубым кушаком, за которым торчит топор, С топора падают красные капли на царские лапти. В правой руке он держит обойму патронов, а в левой — связку икон. Внизу подпись по-русски: «Помолитесь, сыночки, да постреляйте, а я еще принесу».
— Здорово, сучьи сыны, прохватили! Как есть царь. Ты гляди, и бороденку рыжую прицепили, — смеясь, сказал Чилим.
— Правильно? — спросил Кукошкин солдат.
— Все правильно, — хором ответили солдаты.
— Подожди-ка, господин ефрейтор, а сзади-то кто стоит? Да вроде бы царя благословляет?.. — спросил Бабкин.
— О, это большой человек... — смеясь, ответил Ку-кошкин. — Это царицын полюбовник.
— Распутин, что ли?
— Он самый,
— Здоров дядя!.. А царь-то что, видишь, какой...
А поезд все так же медленно двигался к Юго-Западному фронту. Через несколько дней приехали к Тернополю. Выгрузились и пешим строем направились в глубь Галиции. На пути встречались только пожарища; одиноко торчали закопченные печи и трубы, Кое-где на отскочке маячит халупа с проваленной крышей или пробитой снарядом стеной. А по обочинам дороги — бугорки могил, утыканные то кольями, то наспех сколоченными березовыми крестиками.
— Видал? — Чилим ткнул в бок Бабкина.
— Да, порядком положили нашего брата.
«Вот, видимо, где Брусилов показывал свой талант...» — подумал Чилим.
Моросил мелкий дождь вперемежку со снегом. Дорога представляла из себя сплошной кисель, в котором тонули по колено солдатские ноги. Дорожная жижа, видимо, никогда не высыхала с самого начала войны. Все это колыхалось, чавкало, липло и залезало в дырявые солдатские сапоги и ботинки.
Пятая ночь похода. Кругом темно, черно. Небо заволокло густыми тучами. Полк остановили за опушкой леса. Солдаты пробираются по ходам сообщения, увязают по колени, занимают окопы передовой линии.
— Эх, теперь бы жарничок разложить да обсушиться немножко, — ворчит Чилим.
— Да чайку бы по кружечке с сахаром, — добавляет Ефим Бабкин.
— Да ладно бы и кипяточку с сухарем, — соглашается Чилим.
— Ни огней, ни курений. Соблюдать тишину, — передан приказ по цепи.
Солдаты, переминаясь с ноги на ногу, хлюпают в грязи сапогами, только бы не окоченели ноги.
— Ноги у меня сводит судорога, совсем закоченели, — жалуется Чилим.
— А ты двигай ими, топай — согреются, — шепчет Бабкин.
— Я уже надвигал, грязь-то через голенищи обратно валится. Вот лодыри проклятые, так и сидели по уши в грязи, лень свой окоп вычистить, — ворчит Чилим, доставая из чехла лопатку, и осторожно начинает выкидывать липкую жижу на бруствер. — Да, Ефим, квартирка нам неважная досталась после нерадивых жильцов.
Вдруг, точно молния, разорвала темноту ракета. Солдаты замолчали, пригнулись в окопах. Где-то слева застучал пулемет, а напротив затрещали винтовочные выстрелы. «Трах, трах», — застрекотали, как сороки, разрывные пули, с визгом тычась в маскировку бруствера и цепляясь за склонившиеся ветки березок...
— Ну, началось... — шепчет Чилим.
Шипя, взмыло еще несколько ракет, и стрельба смолкла.
Рассветает. Солдаты приглядываются к местности, Окопы оказались на небольшой возвышенности, на опушке леса, а впереди — трясина, усеянная редкими кочками, заросшими пучками серой осоки. За болотом снова реденький лесок.
— Наверное, сволочи, скрываются в этом кустарнике или за ним, — сказал Бабкин Чилиму.
Вдруг оба притихли, насторожились.
— Что-то зашумело? — прислушивается Бабкин. Ероплан, ероплан! Ложись, Васька!