— Не секрет, конечно, бывают и среди офицеров порядочные люди, — заметил Кукошкин и отправился осматривать самолет.
Глава шестая
Оставшись одна, Белицина грузно опустилась на стул и, подперев ладонью пухлый подбородок, начала припоминать, как все было сделано, чтобы скрыть от Нади ребенка. Как же это все вдруг открылось, что Надька снова нашла его? Теперь изволь радоваться. Пусть бы это произошло после свадьбы, а теперь опозорит она себя на весь город, и тогда уж ей сидеть в девках до скончания века...
Мать, пожалуй, меньше волновали мысли, что Надя останется в девках. Ее беспокоило совсем другое: планы ее — завязать дружбу с высшим светом — теперь могут разрушиться. Как же подготовить поручика?
Расстроившись, она не пошла в магазин и приложилась к наливкам и настойкам, чтобы обрести спокойствие духа.
Вернулась Евдокия Петровна.
— Ты что сегодня, Матвеевна, видимо, опять захворала?
— Да, что-то нездоровится.
— А ты бы хоть настойки выпила перцовой, может быть, оно бы и отлегло.
— Пробовала, да почти не помогает, — печально ответила Белицина.
А вечером, когда после ужина Надя ушла в свою комнату, Белицина рассказала Петровне, что проделка их с ребенком раскрыта. Обоим взгрустнулось, но они не растерялись и начали строить новые планы: как выдать Надю замуж.
— Что теперь будем делать, Петровна? — вздохнув, спросила Белицина свою золовку.
— Я вот что думаю, Матвеевна: не следует ли нам обратиться к протопопу приходской церкви отцу Панкратию? Он, пожалуй, сумеет призвать ее к покорности... Как ты на это смотришь?
— Да, пожалуй, так. Эго самый верный выход из положения, — согласилась Белицина. — Только вот жених-то узнает, как бы он не отказался, — продолжала она.
— А насчет жениха, Матвеевна, не изволь беспокоиться, Я его сама обработаю... и на аркане к тебе приведу, как теленка, — пообещала Петровна.
Так на этом они и порешили. Не прошло и трех дней, как за дверью послышался сиплый бас:
— Во имя отца и сына!
— Аминь! — ответила Петровна, стоявшая ближе к двери, и заторопилась поскорее открыть.
— Я пришел очистить от грехов тяжких заблудшую дщерь вашу, — снимая шляпу, проговорил отец Панкратий.
— Ax, милости просим, батюшка! — кланялись обе хозяйки священнику, который, воздев руки к потолку, благословил их.
— Ну-с, где же ваша заблудшая овца? — озираясь вокруг заплывшими жиром глазками из-под густых нависших бровей, проговорил отец Панкратий.
— Она в своей комнате. Прикажете позвать? — спросила Белицина,
— Нам где-то надо уединиться для исповеди, — возразил поп.
— Пожалуйста, батюшка, пойдемте. Я вас провожу к ней, — вызвалась проворная Петровна.
— Во имя отца и сына! — прогудел сиплый бас батюшки у двери Надиной комнаты.
Она, видимо, не знала, что нужно ответить «аминь» и промолчала. Петровна, не дожидаясь ответа, сама открыла дверь и спросила:
— А мне, батюшка, можно послушать?
— Нет, хозяюшка, исповедь должна быть наедине, — твердо ответил батюшка.
— Ну хорошо, я здесь за дверью постою, — сказала Петровна.
— Это можно, — согласился батюшка и продолжал: — Господи Иисусе Христе, помилуй нас грешных.
— В чем дело, батюшка? — вытаращив глаза, спросила Надя.
— Я пришел с вашей мамашей побеседовать, да завернул и вас проведать. Как вы живете-можете?
— Хорошо, батюшка. Спасибо, что зашли, — тихо ответила Надя.
— Хорошо ли? — прищурив один глаз, переспросил батюшка.
— Очень хорошо, — повторила Надя.
— А я вот слыхал, что за вами грешки имеются...
— Может быть, не спорю, батюшка. Все мы грешны. А кто в грехе, тот и в ответе, — отчеканила Надя.
Поп не привык, чтобы ему так отвечали, нахмурил брови и строго спросил:
— А как вы думаете, может ли человек помимо церкви и святых тайн попасть в царство небесно? Я ваш пастырь и на мне лежит святая обязанность сохранять заблудшие души от мук вечных ада, поэтому и зашел. Может быть, вы очистите свою душу от помыслов греховных покаянием?
— А когда, батюшка? Может быть, не сегодня и не здесь, а в церкви? — спросила Надя, робко взглянув на попа.
— Оно бы, конечно, лучше в божьем храме. Но я стал замечать, что вы и в церковь-то редко ходите.
— Как редко? — возразила Надя.— Прошлое воскресенье мы все у обедни стояли.
— Может быть, может быть, — проворчал батюшка.
Он начал развертывать свою епитрахиль, чтобы облачиться для принятия грехов.