- Ваше благородие! Вот он хочет! — крикнул один из солдат офицеру, руководившему испытанием.
- А правда нашьете старшего? — спросил Савкин.
- Обязательно,— пообещал офицер.
— А не обманете?
— Ну, чертова перечница, идти, так иди! Нализался до чертиков да еще торгуется! — прикрикнул офицер.
— Что будет, то и будет, иду! — крикнул Савкин.
Затянули его в ремни, прицепили целый тюк полотна и погрузили в корзину. Пока аэростат поднимался на тысячу с лишком метров, веселый заряд в голове Савкина, видимо, начал выветриваться. Глянул он вниз, и в пятках начало покалывать, а по спине мурашки поползли. Он было на попятную, да уже поздно. Обслуживающий персонал «помог» ему выбраться из корзины.
— Ну, пропал! — ахнули наблюдающие с земли.
Наконец полотно хлопнуло и раскрылось громадным зонтом. Савкин повис, как удавленник, не двигая ни одним суставом.
— Капут, умер, — закричали столпившиеся.
Но по мере приближения к земле, Савкин начал дрыгать ногами.
— Жив, жив! Везет черту...— завидуя успеху Савкина, кричали солдаты.
Ветром отнесло его далеко в сторону от наблюдающих. К месту падения Савкина мчится санитарная машина с врачом и сестрой. Савкин падает, немножко тянется за парашютом, потом свертывает его и, усевшись на куче полотна, озирается вокруг и завертывает папироску. Испытание закончено. Начальство, довольное достигнутым успехом, слово свое сдержало. Савкин с тремя белыми ленточками на погоне и двадцатью пятью рублями в кармане прощается с Чилимом и Бабкиным, гордясь повышением и совершенным подвигом, и отправляется в отпуск. Провожая Савкина, на прощанье Бабкин кричит:
— Ты смотри, Лаврушка, обратно поедешь, самогонки не забудь захватить! Твое повышение надо обмыть!
— Слушаюсь! — улыбаясь, отвечает Савкин и цепляет к поясу штык, а за плечи закидывает мешок.
— Свиней, что ли, колоть? — замечает Чилим.
— Так, на всякий случай. Ну, прощайте, друзья, через месяц ждите.
Проводив Савкина, Чалим с Бабкиным снова лезут в ход сообщения, пробираясь к своим окопам.
— Да, я рад за него, что удалось ему еще на месяц продлить жизнь, — говорит вполголоса Чилим присаживаясь на земляную заснеженную лавочку в окопе.
- Судьба играет человеком, — замечает Бабкин.
- Куда к черту судьба, люди играют нами, как пешками, — возражает Чилим. — Ты вот тут зарылся в землю, как крот, дрогнешь, как собака, на холоде, гниешь под дождем. А там, в далеком тылу, в городской теплой, уютной квартирке сидит какой-нибудь господин, который заинтересован более нас с тобой в движении этих пешек. Он сидит после сытного завтрака и слушает рассказ о доблестных войсках, одерживающих победу на фронтах, или читает только что полученную газету. Улыбаясь, он восхищается победой какого-нибудь полководца и, насупив брови, возмущается отступлениями. Он не знает фронта, не видал по-нищенски одетого в рваную шинель его защитника — солдата. Он не видел грязи, которой залеплен по самые уши солдат. А ты здесь знаешь одно: каждая минута твоей жизни висит на ниточке и вот-вот оборвется... А если придешь искалеченным, будешь стоять где-нибудь на углу или на мосту с протянутой рукой, выпрашивая копеечку на пропитание, как стояли калеки после японской войны... И этот же господин, который так восхищался твоими победами, пройдет мимо и не подаст тебе семишника. Он с презрением отвернется или обойдет сторонкой, чтобы твои лохмотья и увечья не испортили ему настроение и аппетит. Вот, брат, что нас ждет...
— Да, уж от этой войны лучшего не дождешься, а говорят еще, что где-то на небесах есть бог. А чего тогда он глядит оттуда? Почему не прекратит наши страдания? — с горечью говорит Бабкин.
— Видимо, забрался слишком далеко и не видит, что творится на его святой земле... — откликается Чилим.
Но вот грохнул выстрел, за ним второй, и пошла пальба. Друзья зорко вглядываются в ту сторону, откуда со свистом, визгом и треском разрываются, ударяясь в мерзлую землю, бруствера, пули «дум-дум».
— Вот, сволочь, опять разрывными лупит, — ворчит, приседая, Чилим.
Погода как назло опять начинает хмуриться. Хлопьями повалил мокрый снег. Стрельба стихает. По ходу сообщения пробирается рассыльный из ротного блиндажа.
Приседая в окопах, раздает он письма солдатам. Получает письмо и Чилим.
— Что за чертовщина! — восклицает он, разглядывая конверт, на котором не кривобокие каракули, какие он привык видеть на письмах матери. Да и пакет более объемистый.
Письмо было от Нади. Правда, оно пришло с большим опозданием, но все же пришло. Прочитав его, Чилим долго сидел в задумчивости, глядя в одну точку. Перед его глазами на бруствере во весь рост стояла улыбающаяся Надя. И так же, как в день их первой встречи, ветер шевелил ее черные локоны. За полчаса до письма в голове Чилима бродили мысли о смерти. Теперь ему так захотелось жить, так захотелось прийти обратно здоровым и все таким же сильным!