— Вы там работаете?
— Да, сестрой. Кстати, нам вдвоем будет удобнее и веселее. Я медикаменты везу. Поможете мне возиться с чемоданами. У вас свой-то багаж есть какой?
— У меня все тут, — Надя показала на маленький чемоданчик.
— Ну, хорошо, значит, едем.
— Я вам закажу стаканчик какао? — спросила Надя, желая задобрить свою приятельницу.
— Спасибо, не нужно, я сыта, — ласково произнесла сестра и подумала: «Сразу видно, что провинциалка, они всегда на угощение щедры».
После обеда они отправились на Виндавский вокзал, а через некоторое время сидели уже в вагоне поезда, мчавшегося в Ригу. Надя часто выбегала на остановках — то приносила кипяток, то покупала чего-нибудь закусить — и все время угощала свою новую приятельницу. Она уже знала, что ее знакомая родилась в крестьянской семье, в Тверской губернии, до войны жила в Москве, но по сложившимся обстоятельствам пришлось ей уехать на фронт, а зовут ее Валентиной Викентьевной.
— Скажите, Валентина Викентьевна, далеко ли от фронта госпиталь?
— Далеко ли, говоришь? Так значит, до Фламенгофа двенадцать верст, да там до леса версты три, а за лесом уже окопы. Все время слышно, как из пушек стреляют. Аэропланы то и дело летают над городом. А однажды ночью налетел цеппелин. Так он нас перепугал, когда начал кидать бомбы на мост через Двину! На самый-то мост не угадал, а караульное помещение все расщепал, весь караул побил, остался в живых лишь один часовой, который стоял на другом конце моста. Мы тогда крепко трухнули, думали, на наш госпиталь сбросит, но на счастье угадал посреди улицы. Стекла все у нас повылетали, и не только у нас, но и в соседних домах.
Так, беседуя, Надя с сестрой приехали в город и благополучно добрались до госпиталя. Но здесь Надю постигло полное разочарование. Чилима в госпитале уже не оказалось. За неделю до приезда Нади его выписали, и где он находится сейчас, установить было очень трудно.
«Нет уж, что будет, то и будет, а обратно в Казань пока не поеду», — решила Надя, направляясь к Валентине Викентьевне, которой рассказала о себе и о том, что ее погнало на фронт.
— Ну, плакать нечего, это все исправимо. Останешься в госпитале и будешь работать. Пойдем сейчас к Петру Васильевичу.
Главный врач госпиталя — капитан медицинской службы — тепло встретил Надю и объяснил условия больничной жизни службы.
— Вот чего, голубушка. Служба у нас нелегкая, спать приходится мало, все время в работе. С непривычки вам будет тяжело, — по-отечески говорил он, глядя в упор добрыми глазами, окруженными красными от бессонных ночей веками.
— Привыкну, — опустив глаза, сказала Надя Итак, Надя принялась за работу, Она была здоровой, сильной, и всякая работа была ей по плечу. К раненым она относилась с сестринской заботой, всегда старалась помочь им чем-нибудь, утешить. Но к госпитальной обстановке она привыкла не сразу. Ее тошнило от запахов крепких лекарств и гниющих ран. Пугали гипсовые футляры, снимаемые с человеческих рук и ног, которые приходилось ей вытаскивать в мусорный ящик вместе с окровавленными, пропитанными гноем бинтами. Но она решила выдержать все испытания, только бы не вернуться в Казань. Проработав примерно месяц, она понемножку начала привыкать. Солдаты, чувствуя заботливое отношение, стали относиться к ней с уважением.
— Сестрица! — кричал раненый. — Ты умеешь писать? Может быть, написала бы домой письмишко...
Надя писала под диктовку и спрашивала:
— Ну, кому еще кланяешься? — и солдат вверял ей сердечные тайны.
Кто-нибудь просил:
— Сестрица! Подай-ка испить! Да поговорила бы со мной. Тяжело, прямо не знаю, куда деться...
Надя рассказывала им «Капитанскую дочку», «Героя нашего времени». А однажды, прослушав рассказ Л.Толстого «После бала», солдаты стали жаловаться на свою тяжелую судьбу.
— И теперь такое бывает, — заметил один из солдат с простреленной рукой, Долгушин. — Правда, сестрица, теперь сквозь строй не гоняют, это верно, а розгами-то лупят почем зря... Меня прошлый год отодрали вот здесь уже, на фронте.
— За что же? — заинтересовалась Надя.
— В обозе я тогда служил, — начал Долгушин. — И вот однажды утром начальник нестроевой команды отправил нас на четырех подводах в поле, привезти картошку. «Там ее куча накопанной, подъедете и наложите», — говорил он, провожая нас. Мы так и сделали. Только нагрузили последнюю повозку, а тут как раз явился хозяин, какой-то помещик, а с ним два артиллерийских офицера. Цоп нас, молодчиков, и повели в часть, да не в нашу, а туда к артиллеристам. Офицер и приказывает фейерверкеру: «Сосунов! А ну-ка, поживее сбегай, наруби лозы! Мы им пролозим мягкую часть». — «Слушаюсь, ваше высокоблагородие!» — откозырял тот и побежал с топором. Видим, тащит беремя зеленых, гибких, молодых кустиков. Выдрали нас всех четверых за то, что приказ своего командира выполняли. А вы говорите, что теперь этого не бывает. Сколько угодно! — закончил Долгушин.