— Ладно, приду, — сказал, прощаясь, Чилим.
— Ты обязательно, буду ждать.
И друзья распрощались.
После ухода Бабкина пришел проведать Чилима вновь выбранный ротный командир Кузьма Игнатьевич Тычкин.
— Здорово, больной! Ну, как ты тут, ничего устроился? — спросил он Чилима.
— Хорошо, тепло, и хозяйка старательная.
— Ты, видать, повеселел... — улыбнулся Тычкин.
— Друг приходил, немножко принес, — ответил Чилим и, желая перевести разговор на другую тему, спросил: - Вы думаете, товарищ ротный, теперь наши кресты старухам на шею годны?
— Пожалуй, так, — согласился Тычкин.
— У вас, говорят, полная грудь?
— Есть три штуки.
— Думаю, не за карие глаза получили?
— Такие в штабах корпуса и дивизии получают, а наше дело иное: или, или. Вот, помню, однажды командование дает такой приказ — любой ценой языка добыть. Командир роты вызывает меня и говорит: «Ефрейтор Тычкин, даю тебе двух стрелков и чтоб душа из тебя вон, а языка приведи». «Да ведь день, — говорю. — Как подберешься к ним?». «Не разговаривай, выполняй приказ!» — крикнул он.
Вышли мы втроем — Бобровнин, Петровнин и я. Думаю: что будем делать, как выполнять приказ? Если бы ночью, тогда разговор другой, а то ведь день. Ну, идем тихонько, пробираемся лесом, чтоб самим не попасть в лапы. И так пробираемся от дерева к дереву — то скрючившись, то ползком. Видим — впереди громадная сосна свалена. Залегли за нее и начали наблюдать за противником. А со стороны неприятеля три австрияка лупят к этой же сосне. «Готовьтесь», — сказал я своим стрелкам. Австрияки все ближе подходят, я им — раз гранату под ноги. Они хлоп на землю вниз мордами. Тут мы и накрыли. Они кричат: «Пан, ваш!» Ну, всех и доставили в штаб.
А однажды вот через Стрый переправлялись, тоже за языком. Многих тогда побили, а я как-то уцелел. А когда вернулся в роту, командир спросил: «Младший унтер Тычкин! Что это вороны тебе расклевали картуз?» Снял я фуражку и сам не пойму: повыше кокарды дырка, а верх распорот. Если бы на вершок ниже, получил бы березовый крест. Вот как они, кресты-то, доставались, — закончил Тычкин.
Утром следующего дня Чилим отпросился у ротного сходить к Бабкину.
— Явился! — крикнул Ефим, встречая Чилима.
Вскоре Бабкин истопил хозяйскую баню, и раздался его голос:
— Васька! Пошли париться!
В густом пару жаркой бани Чилим бил себя по спине и бокам березовым веником, приговаривая:
— Вот это по-нашенски, вот это по-земляцки! А ну-ка, поддай пожарче!
— На, на, не жалко, только совсем не запарься.
После бани выпили по маленькой, и на следующее утро Чилим возвратился в роту, где уже ждал его ротный командир. Тычкин сообщил, что Чилиму разрешен двухмесячный отпуск по болезни. Увольнительный билет подписали командир полка и полковой комитет.
Чилим поблагодарил командира и начал готовиться в отпуск.
Глава десятая
В августе семнадцатого года в Петрограде и Москве с каждым днем все сильнее развертывались революционные события.
А в то же время в ставку генерала Корнилова начали стекаться контрреволюционные офицеры. «Отборные», <благородные», преданные ему офицерские части Корнилов решил бросить на Петроград, чтоб разгромить и задушить там большевиков. Вместе с этим генерал готовился сдать немцам Ригу.
Вот тогда в госпиталь, где работала Надя, и пришел приказ — срочно эвакуироваться в тыл.
Погрузка в вагоны прошла благополучно. Поезд тронулся и застучал колесами на стыках. Тихая темная ночь. Раненые уже спят, и, видимо, все еще им снятся тяжелые бои: то раздается невнятная команда, то тягучее «ур-ра!». Но вот тяжело раненый Трошин подзывает Надю.
— Сестрица! Подойди на минутку. Вот чего, сестрица. Я, наверное, скоро умру, плохо я себя чувствую... А когда я умру, то не откажи в моей просьбе, напиши, пожалуйста, письмо моей жене Настеньке... Какая она у меня хорошая, как она любила меня! Ох, как любила... Но вот война нас разлучила, и что из меня получилось. Напиши ей так, чтоб она не грустила, что, мол, не я один, а многие умирают и у всех любушки остались дома, и ей тогда будет легче.
- Да ты выздоравливай, зачем думать о смерти, — успокаивала Надя.
— Нет, сестрица, чувствую, что больше не жилец, — сказал Трошин и отвернулся к стенке, замолчал.
В пути Иван Трошин выжил, но как только поезд остановился у вокзала Великие Луки, он скончался. Похороны состоялись на второй день, на городском кладбище. Надя сдержала данное ему слово — написала письмо Настеньке.