— Эй ты, земляк! Чего прячешь под нары? — крикнул один из солдат.
— «Собачку» маленькую огоревал, — улыбнулся солдат, затаскивая под нары мешок с разобранным пулеметом и лентами.
— Наверное, свое имение охранять... — пошутил другой.
— А то как же? У нас имение, брат ты мой, агромадное, — также шутя, говорил пулеметчик. — Только последнюю коровенку за недоимку увели еще в шестнадцатом году. «Вот так, сыночек, — писал отец, — ты там воюешь, защищаешь царя-батюшку, а ко мне пришли старшина, староста и урядник и корову увели, да еще вдоль спины получил за то, что не отдал сразу». А была бы вот эта штука, — пнул в мешок пулеметчик, — нажал — и ваших нет...
— И тут же в Сибирь, на каторгу загремел бы, — заметил солдат с надписью на фуражке «писарь».
— Ты помолчи, писучая душа. Думаете, все так и будет? Нет уж, душа любезная, прошли ваши золотые денечки... Разрешите теперь нам погулять вот с этой штукой, — снова ткнул ногой в мешок пулеметчик.
Так, шутя, переговариваясь, ругаясь, добрались до Москвы.
Чилиму пришлось передневать у знакомого москвича — солдата, ехавшего вместе с ним. А вечером он уже был в вагоне поезда, отправлявшегося на Казань. И в этом вагоне продолжался прежний разговор. Один толстый мужчина укорял солдата, везшего с собой винтовку и порядочное количество патронов.
— Ну скажи на милость, зачем ты эту чертову кочергу домой везешь?
— С Волги я, дядя, иногда охотой занимаемся, а ружьишко немудрящее, бывало, насядет на песчаную косу гусей видимо-невидимо, а на выстрел не подпускают. А из этой-то вот чертовой кочерги — зашел из-за кустов и вали, определенно пару, тройку вышибешь... Понятно? — улыбнулся солдат.
— Знаем мы, каких гусей хотите стрелять... — сердито огрызнулся толстяк.
— Ну, а если знаете, так зачем еще спрашивать, — также недружелюбно ответил солдат.
Поезд медленно, черепашьим шагом ползет по заснеженным полям. Чилиму только на четвертые сутки удалось прибыть в родной город. Сойдя с поезда, он поспешил на постоялый двор, чтобы подыскать там в дорогу попутчика. Но время было раннее, приехавшие мужики все разошлись по базарам. От хозяйки постоялого он узнал, что из деревни приехал лавочник Степаныч, который тоже ушел за покупками.
— Где бы тут мешочек бросить? — спросил он хозяйку постоялого двора.
— Оставь вот здесь, на кухне. Тут никто не возьмет, — ответила она.
Бросив под стол свой мешок с пожитками, Чилим побрился, привел себя в порядок и отправился проведать Надю.
«Неужели я снова увижу ее?» — думал он, подходя к дому. Теперь он решил обо всем справиться у двор-ника, поэтому завернул в сторожку.
— Здравствуй, дядя Агафон! — откозырял Чилим.
Дворник поглядел пристально на Чилима и воскликнул:
— Ara, Василий! Вот это ловко! Значит, жив! Ну, милости просим, присаживайся.
— Мне сидеть некогда, дядя Агафон, я пришел узнать, дома ли Надя.
— Нет, голубчик, она дома не живет. Как ушла позапрошлой осенью, так с тех пор и не появлялась. Ну, как, совсем, что ли, отвоевались?
— Нет, дядя Агафон, я в отпуск иду, по ранению, — ответил Чилим, направляясь к двери.
— А чего ты торопишься? Посидел бы.
— На постоялый надо, как бы там попутчики не уехали.
— Ну, коли приедешь в город, заглядывай, може, и она вернется.
— Зайду! — крикнул, уходя, Чилим.
— Ишь ты, как крепко вцепились, и водой не разольешь, о ее ищет, она его, и никак не найдут...
Вернувшись на постоялый двор, он сразу же увидел Степаныча.
— Ба, Василий! Домой, что ли?
— Домой! — весело крикнул Чилим, обрадовавшись попутчику.
— Клади мешок от на сани да помоги мне нагрузить товар. Я один на двух подводах, вместе поедем.
Когда выехали за город, Степаныч пересел на сани к Чилиму.
— Ну как, Василий, совсем, что ли, отвоевались?
— Да нет еще, пока по болезни на отдых.
— Чем болеешь, али испанской болезнью?
— Да кто его знает, простыл что ли, валяясь в окопах, или после ранения все не могу еще оправиться.
— Значит, ранен был?
— Два раза. Один-то раз свой офицер пулю влепил.
— Это за что же? — допытывался Степаныч.
— Да просто, видимо, сдуру, пьяный он был.
— Може, не подчинился?
— Нет. Просто так, по пьянке, — не хотел сознаться Чилим.
— А как ты, Василий, думаешь, эта власть так и останется? — перевел разговор лавочник.