Надя вздрогнула от упоминания Пронина и каторжника, догадалась, что речь идет о Чилиме. А старик продолжал:
— Ведь таких иродов и пуля-то не берет. На фронте был и опять пришел. Других ранит, убивает, а этот хоть бы что, как с гуся вода. Как пришел, так и начал мутить народ. Всех моих рабочих взбудоражил. А его слушают, говорят — он фронтовик, большевик. Ишь, какая светлая личность! Последним рабочим у меня был, да если бы тогда я не взял, с голоду подох бы, мошенник. А теперь говорит, что мол, хозяина прогнать надо. Вот ведь что сказал, подлец!
Надя молча слушала и только головой покачивала, Старик не унимался.
— Ну, теперь, скажем, приходят, мельнику говорят:: «Ты больше не хозяин, мельница переходит в обчество. Мы ставим своего мельника». Ну и кого же они поставили? Бывшего его же батрака, Степанку Лоскутова. Да что он понимает в мельничном деле? Хлеб только будет портить, а ведь народ этого не может сообразить. Жаль мельника, жаль, погиб человек, а такой был детина, в плечах не меньше сажня, а силища была больше лошадиной: двадцать пять пудов на верхний пол мельницы втаскивал, лошадь убил одним ударом кулака. Да, с характером был человек. А вот тут не вытерпел. Когда сын ему сказал, что мельницу отобрали, он и отвечает: «Нет, сынок, я не вытерплю». Ну и верно, разрыв сердца — и нет человека.
И немного помолчав, старик спросил Надю:
— Ты-то зачем едешь в деревню?
— К мужу, — ответила она, отводя взор в сторону.
— Наверное, он там в продотрядниках шурует с мужиками, хлебушко отбирает? Да и ты-то, видать, ему едешь помогать?
— Нет, дедушка, я этим не занимаюсь.
— Пока вы в дороге, все так говорите, а как на место приедете, так там другое поете...
Выпалив сразу весь заряд, старик выдохся. И только покрикивал на лошадь, крутя вожжами. Когда перевалили Волгу к горной стороне, у Нади стали зябнуть ноги, она сказала:
— Останови, дедушка, я немножко побегаю, погрею ноги.
Когда Надя спрыгнула с саней, старик свистнул, закрутил вожжами и погнал лошадь. Надя начала отставать, а мешок остался на санях.
— Подожди! Подожди, дедушка! Мешок-то я возьму! — кричала Надя.
Старик оглянулся, швырнул ногой мешок с саней и хлестнул кнутом лошадь.
— Ах, старый хрыч, чуть было мешок не увез, — ворчала Надя, закидывая мешок за плечи. — Ну их, всех попутчиков, я и пешком хорошо дойду.
Уже стемнело, когда она подходила к небольшому лесу, где дорога сворачивала к деревню. Усталая, она поднималась в гору по знакомой тропинке, по обеим сторонам которой стояли покрытые инеем яблони, груши, а на пригорке высоко поднимался огромный дуб, казавшийся фабричной трубой. Надя вспомнила, что по этой же тропинке ходила с Васей на рыбалку. Радостные мысли кружили ей голову: осталось несколько минут до встречи с любимым.
Вот уже и дом знакомый. Сердце ее радостно забилось, когда увидела сквозь заиндевевшие стекла тусклый огонек.
— «Видимо, еще не спят», — подумала Надя и, подойдя к избенке, тихо постучала в окно.
Встретив ее, Ильинична всплеснула руками:
— Милая, да как это ты ночью?! Мороз-то какой, наверное, вся ознобилась?
— Вася-то дома ли?
— Спят оба на лежанке, и Вася, и Сережа, — ответила Ильинична, помогая снохе сиять мешок с плеч.
Надя сбросила шинель и валенки и быстро залезла на печку.
— Бабушка, чего ты меня прижала! — запищал спросонок Сережа.
А Чилим, протирая кулаками глаза, не сразу сообразил, что все это он видит наяву.
После, когда Ильинична позвала к столу, Василий с Надей сели рядом, обнявшись, улыбающиеся, счастливые.
Ильинична отворачивалась, вытирая фартуком набегавшие слезы:
— Слава тебе, господи, все устроилось, теперь все вместе.
После того, как поделились всеми своими новостями, Надя неожиданно спросила:
— Скажи, Вася, как ты сумел разорить своего бывшего хозяина?
— Какого хозяина? — в недоумении спросил Чилим.
— Да, видимо, того самого, у которого работал.
— В жизни никогда не думал никого разорять. А почему ты меня спрашиваешь? — взглянул он пристально в лицо Наде.