— От кого слыхали? — спросил Чилим, пристально глядя на Бабкина.
— Баскаков рассказывал, что от Симбирска белые идут, наверное, скоро здесь будут. Он на «Услонском» теперь работает, а раньше на «Кондратье» был. Говорит, что «Кондратия» белые в плен взяли. Около Тетюш припыжили два буксиряка белых да как саданут из шестидюймовой и прямо «Кондратью» под руль. Нагнал, говорит, их «Архип», пулеметчики наводят пулеметы, а с мостика кричит в рупор офицер, сам хозяин парохода Стрижов: «На «Кондратье»! Поднимай белый флаг!» Баскаков отвечает ему: «Нет у нас белого-то, один только, красный!» Офицер матерится. Пароход все-таки поставили на якорь. Тут же начали проверять документы, подозрительных сразу к борту да на мушку.
— Вот, сволочи, что делают, — вставил Чилим.
— Баскаков говорит, что и его поставили к борту, да Стрижов узнал, приказал солдатам подождать. А Баскаков говорит, что дождался ночи, привязал штаны с рубашкой на голову, спустился по якорной цепи, да к берегу, и тягу в Камское, а там «Услонский» подвернулся.
— Да, черт побери, ты от войны, а она опять за тобой идет, — закончил Бабкин.
— Если белые верх возьмут, кроме петли на шею, нам ничего не принесут, — сказал Чилим.
— Да, уж тут хорошего ждать нечего, — заметил Бабкин. — Били нам зубы три года, и опять этого жди.
— Ну, что будет, давай пьем да на Волгу глядеть пойдем, — сказал Ильяс, поднимая стакан.
Еще выпили, закусили и вышли на край горы.
— Хороший у вас здесь вид, как на ладошке все кругом видно с этой горы, — заметил Бабкин.
— Да, насчет этого у нас раздолье, далеко видно, — сказал Чилим, закуривая. — Только вот я все про белых-то думаю. Прошлой ночью я вниз спускался рыбачить и как раз на заре слыхал пушечные выстрелы, думал, что задремал да во сне пригрезилось, а оно, пожалуй, и на самом деле было.
— Ты все беспокоишься, а, может быть, сюда их не допустят, — возразил Бабкин.
Вдруг они увидели большое скопище пароходов, вышедших из-за Красного мыса. Пароходы шли на полном ходу, обгоняя друг друга, уходили с фарватера, прижимаясь к горной стороне.
— Гляди-ка, Василий, зачем так много пароходов кучам идет? — спросил Ильяс.
— Я и сам-то гляжу, чего-то больно много и все на полных парах.
Дым, валивший из труб пароходов, стлался черной тучей вдоль Волги, подгоняемый низовым легким ветерком. Когда отнесло дым с фарватера, сзади пароходов поднялся высокий столб воды и раздался гул от разорвавшегося снаряда.
— Вот тебе на! Стреляют! — воскликнули все.
Пассажирские пароходы, придерживаясь горной стороны, быстро проходили мимо деревни, и сзади них, маневрируя то вправо, то влево, отстреливался большой буксирный пароход «Ольга». Вокруг «Ольги» все чаще поднимаются водяные столбы. Она палит из шестидюймовок, но из-за поворота плеса не видно, где падают снаряды.
— Похоже, там их много, гляди, как подкидывают... — сказал Чилим.
Чем ближе подходила к деревне «Ольга», тем чаще около нее начали падать снаряды. Услышав стрельбу на Волге, жители деревни начали подходить к обрыву горы. Первой подбежала Марья Ланцова.
— Васенька, погляди-ка, милый, какой это пароход, с которого стреляют? — спросила она Чилима.
— «Ольга», бывший Стахеева. А что?
Марья больше не слушала, закричала, заахала:
— Ах, батюшки! Ах, родимые!
— Ты чего это, тетя Маша, ахаешь? — спросил Чилим.
— Дык как же, батюшка? Чай, мой Мишенька на «Ольге» служит антиллеристом!
В это время с «Ольги» еще сильнее зачастили залпы.
— Хорошень, хорошень их, антихристов! — кричала Марья и, обращаясь к сидящим, говорила: — А я сегодня блины чечевичные пекла, как хорошо бы ему перебросить, только, чай, никто не поедет к ним на пароход...
— Вот она, баба, так по-бабьи и рассуждает, — сказал Бабкин.
— Есть коли возиться ему с твоими блинами. Разве не видишь, что там творится?
Марья подошла ближе к Бабкину и, сжав тугой жилистый кулак, трясла им над головой Бабкина:
— Вы-то солдаты, а хуже бабы! Какого черта торчите тут, как камни в горе! Только зенки пялите! А он, батюшка, вон как поддаст...
Разыгравшаяся перепалка между Марьей и Бабкиным была прервана подошедшим Хомяком, бывшим сельским старостой.
Он встал на самый край горы, выпятив жирный живот, поводил носом вправо, влево и обратился к Марье:
— Чего, Лапчиха, каркаешь, али ваших жмут?
— Прибери пузо-то, а то и тебе прижмут! — огрызнулась Марья.
— Ну, что, небось улепетывают ваши-то? — ехидно улыбнулся Хомяк.