— Да-а, народ большая сила, только повернуть ее на верный путь, — сказал Трофим, кося глаз на Чилима, согревавшегося у жарника.
До глубокой ночи слушали рыбаки интересный рассказ Тараса.
Глава шестая
...Красновидовские богачи всех больше обрадовались этому островку, они загоняли туда целые табуны лошадей. Когда карташинцы увидели этих лошадей на острове, то пришли в недоумение. Староста выслал разведчиков, которые, вернувшись, доложили ему, что на острове орудуют красновидовцы, все луга поделили на пай, а самый лучший и большой из них достался попу.
— Как же так! — кричали на сходке карташинские тузы. — Остров испокон веков считался нашим, а тут нате, приехали черт-ти откуда, из-за Волги, и хозяйничают в наших лугах. Мы этого не потерпим...
Тетевцы тоже пронюхали, что остров больше не казенный, а красновидовский, и, не теряя времени на разговоры, приступили сразу к делу. Живо построили мост через живое урочище и начали все прибирать к своим рукам... Красновидовцы учуяли, что «враг» с чужой земли перешел на их луга, напали на тетевцев. Сражение было жаркое. Пятерых убили на лугах да десятка два оставили калеками. После окружного закрытого суда десятка полтора тетевцев и столько же красновидовцев, гремя цепями, зашагали по широким сибирским просторам... Карташинцы, услыша об этой схватке и закрытом суде, притихли, решили предъявить законные требования и сделать это скромнее, чем тетевцы.
— Ну, старички, кого пошлем отхлопатывать наши участки? — спросил староста карташинцев.— Я думаю, лучше Камалю, он жил в городе, артист, знает все входы и выходы...
— Камалю! — закричали карташинцы, поддержав предложение старосты.
Камаля, действительно, служил плясуном в балагане на толкучке, но, будучи очень неравнодушным к водочным изделиям, частенько закладывал перед выступлениями и однажды, выделывая коленца из камаринского, пошатнулся и, упав, захрапел на весь цирк... Правда, публика смеялась от души, но хозяину этот номер был не по нутру, и он выдворил Камалю из балагана. И теперь Камаля, скрепя сердце, постом и молитвой, жил на птичьих правах в своей родной Карташихе.
После долгих напутствий старосты Камаля зашагал с узелком на палочке по гладкой проселочной дороге в Казань. Гордясь порученным делом и не желая изменять дедовских законов, он, придя в город, первым долгом заглянул в кабак. Выпил косушку, затем другую, свернул цигарку и начал курить ее в глубоком раздумье: «Ограничиться ли на этом или еще одну пропустить?» Но в это время дверь кабака распахнулась, и с песней ввалился балаганный кутила, друг и собутыльник Камали...
— Ты ли это, Камаль?
— Да, это я, настоящий.
И на радостях Камаля немножко прошелся вприсядку под прибаутки Дрючкова. А потом уж взялись за руки, крепко облобызались и дружно сели за стол.
Утром Камаля проснулся в людской постоялого двора на Песках. Голова у него трещала, точно по ней пудовым молотом били... «Нешто сходить обхмураться чуточку? Ах, какой же сукин сын. И зачем меня черт затащил под красный фонарь на Песках! Все Дрючков, негодяй, сбил с панталыку... Ничего себе — отхлопотал луга... Что же я теперь скажу своим землякам?» — думал он, глядя на клопов и тараканов, сновавших по стене ночлежки. — «Эх, хоть бы на мерзавчика наскрести»,— выворачивал он карманы. Но все, что было так старательно выжато из мужицких карманов строгим старостой для подмазки судебного аппарата, осталось в макашинском кабачке да в заведении на Песках.
Всю обратную дорогу шел Камаля, поникнув головой, составляя планы, как бы ему из воды сухим выбраться. Наконец, он устал думать об этом, да и ноги уже отказывались передвигаться, - сел он на завалинку у одного дома в селе Никольском, на сердце так грустно стало, что застонал на всю улицу. Услышала его хозяйка, высунулась из окна: