— Филиппу Булычеву! — остановился инженер у железного корпуса, который клепали котельщики.
— А... вятскому, знаю. Не велик же сам, да и речушка у него мелководная.
Вокруг Пронина и главного инженера, бросив работ, собрались котельщики. В порыжевшей от ржавчины одежде, с желтыми угрюмыми лицами они пристально смотрели на будущего пароходчика. А тот беспокоился:
— Вы уж постарайтесь, чтобы мой пароход того..
— Обязательно сделаем, — пообещали рабочие.
— Чего собрались? По местам! — бросил в сторону рабочих главный инженер.
Рабочие разошлись, и грохот котельного железа еще ожесточеннее разнесся по заводскому двору, отчего Пронин вздрогнул и нахлобучил глубже на уши свою дырявую шапку. Главный инженер, увлекая Пронина в глубь двора за мастерские котельного цеха любезно говорил, что все уладит и построит ему пароход небывалой прочности.
Пронин улыбался и шарил в кармане штанов, вытаскивая одну за другой синенькие бумажки. Четыре из них сунул Баринову. «Не подмажешь, не поедешь», — успокаивал он себя.
- Да! Вот чего забыл — нельзя ли укоротить срок постройки?
- С удовольствием бы, но это невозможно. В порядке очереди. Очень уж заказав много... Хозяйство бурно растет на Волге.
— Ну что ж, ладно. В таком случае, до свиданья, — Пронин крепко пожал руку Баринова и бодро зашагал к пристани. Пустой пещер подпрыгивал на спине.
Глава девятая
Жаркий полдень. По небу плывут белые облака, отражаясь в зеркальной Волге. Из голубой прогалины между редкими облаками светит яркое солнце, обжигая лучами на крутояре теньковской пристани увядающие травы. На савинской конторке густой запах сосновой смолы от раскалившейся черной палубы. Ниже конторки, в тихой заводи, укрепленная двумя якорями, мерно покачивается на тихих волнах пронинская рыбница. На рыбнице — сколоченная из неструганых досок маленькая будка с дощатой кроватью и небольшим столиком, приткнутым к стене. Около столика сидит пронинский компаньон — Сергей Данилович Куренев. Широко раздвинув колени и свесив живот, он аппетитно пьет чай из блюдечка, часто вытирает рукавом рубахи выступающий крупными каплями пот на толстой шее и одутловатом безбородом лице с маленькими поросячьими глазами.
К рыбнице быстро подплыла и беззвучно приткнулась маленькая рыбачья лодка; из нее ловко выпрыгнул на палубу рыбак-черноснастник Тарашка; он накинул причал на деревянную стойку и направился к будке.
— Приятного аппетита вашей милости! — крикнул Торошин, заглядывая в дверцу.
— Спасибо, — крикнул Куренев. — Не хочешь ли стаканчик?
— Благодарю, не избалован чаями, мне бы чего покрепче, с устатку...
— Ну, как нынче улов?
— Ничего, привез немножко.
— Посмотрим, что ты привез? — читая молитву и крестясь, поднялся Куренев.
— Одна штучка хороша! Остальные не очень важные, мелочи много нацепилось, мало становится крупной рыбы в Волге, — вздохнул Торошин. — Вот она! Тютелька в тютельку, аршин, — поднял он за плавники большую стерлядь.
— Хорошо... — сквозь зубы процедил Куренев — Аршина-то, пожалуй, не будет.
— Прикинь.
— Чего прикидывать, я и так вижу, — ответил Куренев, облапив стерлядь толстыми пальцами и примеряя к аршину.
— Стоп! Куда махалку гнешь? — закричал Тарашка.
— Куда я гну? Никуда не гну! Сам гляди, аршин-то не выходит. За тройника уплачу.
— Как бы не так, жирно будет! — кричит возмущенный Тарашка.
Показался Пронин.
— Что за шум? — вмешался он в разговор.
— Видишь ли, Митрий Ларионыч! Рыбина трехчетвертная, а он утверждает — аршин.
— Ну да, аршин! — настаивает Тарашка.
— Побойся бога-то, где ж аршин?
— Надо по совести принимать, а он ее гнет сикось-накось, так никогда в меру не выйдет. Коли так — я сдавать не буду.
— Ну и ловить не будешь, — строго заметил Пронин.
— Ловить буду, а сдавать не привезу.
— Судом заставим...
— Чихал я на ваш суд...
Получив за тройника, Тарашка клянет все на свете и быстро бежит в трактир Чуркова — выпить с горя.
А хозяева, оставшись вдвоем, ведут приятную беседу:
— Ну как дела, Данилыч?
— Ничего, Митрий Ларионыч, слава богу, десятка два набрал... Хочу сегодня отправить, народ больно подлый стал. Все хитрят. Знаете, что я заметил: которая рыбина в меру не выходит, они ее вытягивают, а тянутая, она засыпает, хранить нельзя.
A ты не принимай такую.
- Как. ее узнаешь? Когда сдают, она жива, а пустишь в прорезь — извернется вверх брюхом.