— Узнает урядник, он тебе покажет райские пачпорта... — не вытерпев, сказал Пронин.
— Ты что ли донесешь?
— Нет. Зачем? Я к примеру сказал.
- Ну, тогда слушай. «Как же хоронить-то будешь?» - спросила старуха. «Не знай, — говорю — бабуся, вот и сам думаю, может быть, миром помогут». — «Вряд ли, батюшка», — безнадежно покачала головой она. - «А хороший-то какой земляк, да и такой добрый, что и слов сказать не найдешь...» — «Есть ли у тебя деньги-то?» - «Какие, бабушка, деньги, вот грошика ломаного нет». — «Чем же тебе помочь?» — «Да хоша бы холста дала на саван, да опять и рубаха вся худая, если схоронить в чем есть, бог-то, наверное, обидится, он не любит рваных-то принимать». — «Ой, батюшка, как же быть? - забеспокоилась старушка. - Все, батюшка, будем там, все!» — «Правильно, бабуся, все туда уйдем» - «Ты подожди-ка тут», — старуха, скрючившись, полезла в лачугу. «Как звать земляка-то?» — вылезая из лачуги, спросила она. «Митрофаном, бабуся! Шапкин фамилия». - «Упокой душу раба Митрофана, — крестилась старуха, подавая сверток холста. — Да вот, батюшка, зайди-ка тут, — показала хворостинкой на большой кирпичный дом. — Лавочник живет, он, може, деньгами даст? Наш батюшка, окромя денег, ничего не берет». — «Значит, говорю, денежку любит?» — «Ну и любит, ой, как любит»,— качала седой головой старуха, «Ну, спасибо, бабуси, твоя молитва дойдет до самого бога, и моему земляку будет полегче на том свете».
Поблагодарил я старуху, иду дальше, думаю: «Ничего дело пошло...» К богачу в кирпичный дом я не зашел, знаю, что ни богач, то и скряга, выжиrа...
Пронин покосился на Трофима, поерзал на скамейке, но смолчал. А Трофим продолжал:
— С радости ли, что мое дело пошло хорошо, и на заметил, как затесался на поповский двор. Только успел захлопнуть за собой воротцы, как, оскалив длинные клыки и рыча, вцепилась в меня поповская собака. Я ее утюжу, а она меня рвет, только клочья летят. Из-за двери выскочил поп, с сеновала спрыгнул работник, растащили нас. Я кричу: «Что вы, отец духовный. Такую свободу собаке дали? Она человека жрет, а вам и горя мало... Нет на вас божьего-то благословленья... У меня вот одна эта хламида, а погляди, как ее твоя стерва исполысонила? Да и половину пупка оттяпала. А я по глазам вижу, что она бешеная... Сейчас пойду к дохтуру да к уряднику, они найдут управу на ваших собак...» Тут поп оторопел, видит — моя берет. «За укус пупа я, говорит, уплачу тебе красненькую. Хватит? А что твои облачения порвала эта тварь, так ведь она глупая. Я тебе подарю старый подрясник. Он еще довольно крепкий. Ну, идет что ль?»
Думаю: «Черт с ним, с пупком, а десять рублей все-таки деньги подходящие, к тому же и подрясник». Согласился. Когда поп расплатился со мной, напялил я подрясник на свою рванину, тут он и взял меня в оборот: «Зачем ты во двор залез?» Я говорю: «Насчет покойника хотел поговорить». — «Какого -покойника?» — строго спросил он. «Да вот, говорю, с другом мы шли с заработков, а он дошел до вашего прихода да и умер». — «Как это вдруг умер? — еще строже закричал поп. — Значит, в одночасье, не исповедан, не причащен? Это дело нешуточное с грехами-то хоронить... Да и грехов-то, наверное, целую копну набрал...» — «Все мы, говорю, грешны, батюшка». — «То-то грешны, а в церковь вас палкой не загонишь, рожи не перекрестите в христов день. Четвертной билет за такого покойника, и ни гроша меньше, а если с панихидой да с выносом, так и полсотня». — «Куда уж нам, батюшка, с панихидой, нельзя ли как попроще...» — «Нет, нет! И не думай! Да ты что, смеяться пришел надо мной со своим покойником?» — А тут, на наш шум, народ начал у двора собираться, на забор лезут, заглядывают. Поп видит — дело неладное, начал выпроваживать меня: «Иди, иди с миром».