— Ух, жарища, — проснувшись и потягиваясь, произнес Чилим. Долго умывался холодной родниковой водой и, теребя спутанные волосы, заглянул в маленькое зеркальце:
— Эх, и почернел же я, как сапог. Чешусь тут, а мать велела дров нарубить. Топор-то весь иззубрили, как серп.
Подошла старуха, заглядывая через низенькие в три доски воротца.
— Парень!
— Что, бабушка?
— Подь-ка сюда! — поманила рукой старуха. — Рыбаки у вас есть в деревне?
— Сколько угодно, бабушка! Вот я тоже рыбак! — гордо произнес он.
— Чай, вы мелочишку какую-нибудь ловите, ершей?
— Всяко бывает, бабуся! Иногда и крупная попадает, тоже берем... Все тащим, что попадет.
— Со мной барышни приехали, напротив в домишке живем.
— А мне что за забота, пусть на здоровье живут.
- Вот им-то и надо рыбы. Наловил бы свеженькой-то на ушку? Не так, конечно, мы уплотим, и хорошо уплотим...
— Вот чего, бабуся, сегодня в ночь собираюсь, если наловлю, завтра утром продам. Приходите, деньги-то такие же?
— Такие же, батюшка! Самые настоящие... У нас их много... Не считая двух каменных домов, железной лавки, еще и в банке лежит полтора мильена!
«Ну, пошла молоть, как сайдашева мельница», — подумал Чилим.
— Наверное, чай, хвастаешь? — улыбаясь, спросил он.
— Нет, что ты, милый! Зачем я буду хвастать на старости лет.
-- Мне-то все равно, бабуся, ври, коли пришла охота. Только у нас-то вот беда: ни в горшке, ни в банке и ни грошика за душой...
— Знамо, чай, так, — заключила старуха. — Ну, значит поедете?
— Обязательно, бабушка! Потому завтра, говорят, праздник, а у нас и хлеба-то нет.
— А как вы живете?
— Вот так и живем! День едим, два глядим, а три с голоду умрем.
— Да ведь этак и совсем умереть можно.
— Можно, да неохота, бабуся.
— Ну вот рыбки продадите и денежки будут.
- Ее наловить еще надо, а она не очень-то желает попадать.
— Так ты, батюшка, не забудь оставить свеженькой-то на ушку? — стучала вставными челюстями старуха.
А из окон маленького домика, расположенного напротив Чилимовой избушки, лилась приятная незнакомая песенка.
— Ловко поют, весело им, видимо, понравилось в нашей деревне, — рассуждал Чилим, разрубая корягу, привезенную с Волги...
Надвигался вечер. Огромное багрово-красное солнце скатилось за гору. Чилим снял с плетня высохшую сеть и, свертывая ее, взглянул через пустырь на Волгу, где в вышине должна была появиться эта «шельма» — ненавистная ему луна. Глаза Чилима радостно заулыбались: вместо луны выплывали серые, мелкие тучки. они быстро разрастались, густели и застилали весь край неба. «Сегодня не ночь будет, а малина...» — думал он, неторопливо направляясь к лодке. На берегу кричали неугомонные кулики и чайки, а повыше, в небольшой заводи, на меляке, он увидел, как старательно рыбачили две цапли: заходили в стрежень, насколько позволяли им длинные ноги, и, распустив свои огромные крылья над водой, брели к берегу, загоняя тенями крыльев в узкие застружины рыбу, и проворно хватали ее длинными клювами.
«Ловко орудуют, умная птица...» — подумал он и начал стаскивать лодку. Под сильными ударами весел лодка быстро заскользила, разрезая синеву тихих волн. Над Волгой спускался сумрак теплой июльской ночи.
«Ну что ж, хорошо, если будут рыбу брать они, все окажется лишняя копейка», — думал Чилим, раскидывая сеть. Затем он вытер руки фартуком, закурил, а лодку пустил по течению. «Видишь ли, жить они приехали в деревню, душно им в городе с полутора мильёнами-то.
Посмотрим, старая кикимора, как ты завтра хорошо-то уплатишь, — вспомнил Чилим старуху. — Как жизнь-то все-таки некрасиво устроена... Одни, как сыр в масле, катаются, другие — день и ночь потом обливаются, а праздник пришел — куска хлеба нет».
Лодка медленно плывет за опущенной сетью, ручник на веревочке скользит по застругам илистого дна, волны ласково гладят борта лодки.
Становится свежо. Тучи редеют. Выкатилась луна. Она льет серебристый свет на тихую зыбь волн.
— Ну, пора, хватит, все равно хозяину сдавать на повезу, — решает он.
Чилим вытащил сеть и сильной рукой повернул лодку в направлении своей пристани. Солнце только еще показалось из-за густой гривы вербача, когда Чилим лез прямиком в гору, оставляя зеленый след на побелевшей от росы траве, Он нес на плече корзину с рыбой и мокрую сеть.
— Вот теперь храпанем! — тиха произнес он, укладываясь на сено.
Сквозь сон Чилим услышал стук в дверь и бренчанье дверной защелкой.